Переводчик кивнул:
– Пришлось спустить сюда из собора, когда началось вторжение.
Швейцарский гвардеец, охраняющий зал под гигантским гербом Ватикана со стилизованным изображением короны и двух скрещенных ключей, довольно грубо сказал что-то на итальянском, и переводчик приложил указательный палец к губам.
И снова – бесцветные стены, потолки, двери…
«Словно наваждение какое-то, – подумалось Долгову. – То роскошь бесценных сокровищниц мировой культуры, то тусклые трубы коридоров».
– Помните, Нина, вы говорили о случайностях? – спросил Пимкин, когда они шли по очередной ветвистой каменной кишке.
– Да. К чему вы это?
– А вот в голову мысль пришла: почему мы с этими людьми встречаемся в самые сумасшедшие моменты истории? Случайность? Или какая-то дикая закономерность?
– Но это ведь всего вторая встреча. Разве можно делать выводы из такого ничтожного количества посылок?
– В математической логике есть такое понятие: дизъюнкция, – мрачно сказал Герасимов. – Или-или. Третьего варианта не требуется…
– Скажите, товарищ генерал-лейтенант, – вдруг вклинился в разговор Торик, который уже давно не произносил ни слова, – как вы сумели остаться в живых тогда, в бойне у объекта «Подснежник» под Томском? Вы вызвались прикрывать наш отход. Без шансов на чудесное спасение.
Пимкин вздрогнул. Он думал, что уже выскреб из памяти тот осенний день, в котором остались лежать в грязи бойцы, сражавшиеся вместе с ним, не рассчитывая на победу. Только для того, чтобы дать призрачный шанс тем, кто хотел отправиться в далекое путешествие на Марс.
Между прочим, тоже без шансов.
Без надежды.
И… даже без веры.
Просто так устроен человек: когда не остается уже ничего, он делает последний отчаянный шаг…
А потом – случайность. Или-или.
– Святослав, – наконец произнес генерал, поиграв желваками, – мне просто повезло. Как и вам.
Торик промолчал в ответ.
Ветка неожиданно открыла глазенки и заворочалась на руках у Максима.
– Мы где?
– Спи, – тихонько сказал Долгов и нежно поцеловал дочку в темную челку. – Мы в пути.
Ветка вздохнула и снова сомкнула веки.
Он сидел за столом перед монитором, бегло проглядывая какие-то сайты, и параллельно разговаривал по мобильнику. Тихий, но не слабый его голос звучал ровно, без эмоциональных всплесков и синкоп. Латынь в его устах не казалась эпатажем.
На лилейной мантии золотой католический крест выглядел уместно, не бросался в глаза. Старческое лицо было озабочено, но по-деловому. Оно не несло на себе фальшивой печати великой скорби, как часто бывает у священников. Голубоватые отсветы компьютерного экрана вычерчивали морщины на щеке, скуле и лбу. Кисть руки, в которой был телефон, слегка подрагивала. По обе стороны стола, на почтительном, однако, расстоянии, стояли телохранители, облаченные в серые костюмы. У одного из них через правый глаз тянулась черная повязка. Второй скрывался в полумраке, возле задней стены кабинета, на которой висел большой желто-белый флаг.
Именно кабинета. Апартаментами помещение с довольно строгим убранством и удобной, практичной мебелью назвать можно было только с натяжкой.
Кого-то Максиму напомнили эти застывшие в позах истуканов стражи с неподвижными лицами и заложенными за спину руками…
Тем временем человек за столом закончил беседу, захлопнул мобильник и отложил его на край стола.
– Его святейшество Папа Римский Иоанн Павел Третий, – немедленно продекламировал переводчик, выйдя на свет. Папа внимательно рассматривал вошедших своими некогда голубыми глазами, подернутыми теперь старческой пеленой.
Никто не смел нарушить молчание.
Воистину магическая аура окружала этого старого человека в снежной мантии…
Герасимов машинально снял шапку со своей белой шевелюры. И без того большие, темные глаза Торика еще увеличились, и теперь в них можно было рассматривать себя, как в зеркальцах. Генерал невольно приосанился. Волкова украдкой перекрестилась. Маринка улыбнулась как-то загадочно и печально, словно давно ждала этой минуты. Юрка просто отвалил челюсть. А Долгов крепче прижал к себе дочку и снова посмотрел на телохранителей, силясь вспомнить, кого же они ему напоминают…
Первым не выдержал, как и следовало ожидать, Егоров. Он шмыгнул носом и пробормотал:
– Пленус вентер нон студет либентер. Мементо мори…
На этом сомнительные познания Юрки в латыни были исчерпаны, и он заткнулся.
Парень-переводчик в смятении сделал шаг назад, телохранители напряглись, Фрунзик чуть не прыснул со смеху, а генерал повернул голову и посмотрел на вконец растерявшегося Юрку, словно на конченого дебилдона.
Обстановку разрядил сам Папа.
– Очень смешно, – сказал он на русском практически без акцента. После чего обратился ко всем: – Присаживайтесь, дети мои. Девочку с матерью проводите в зал отдыха. Дайте им все, что попросят.
Словно по волшебству загорелся яркий верхний свет, а переводчик бесшумно ретировался из кабинета. Откуда ни возьмись появились двое служителей в светлом одеянии и в ожидании встали рядом с Маринкой.
– Давай мне Ветку, Максим, – негромко сказала она. – Не думаю, что мы вам здесь понадобимся.
Долгов в который раз за последние сутки с удивлением поглядел на жену. Интересно, после чего она стала такой… спокойной?
Он осторожно передал сопящую девочку на руки матери, и Маринка, сопровождаемая двумя служителями, покинула кабинет через боковую дверь.
– Господин генерал, госпожа полковник, – произнес Папа, выключая монитор, – нам предстоит побеседовать. Располагайтесь. И вы, господа привратники, тоже…
Вот после этих слов Долгову стало неуютно по-настоящему. Стало быть, Пимкин поведал главе католической церкви о них. Но зачем?
Его взгляд вновь непроизвольно скользнул по каменному лицу телохранителя.
«Дьявол! – вдруг вспыхнуло в голове. – Да они же из секты! Из этих самых Безымянных!»
Максим хотел закричать вслух, что все это – ловушка! Что встреча подстроена! Что их заманили, чтобы убить! Он хотел броситься вслед за Маринкой!.. Но в горле внезапно пересохло.
Он вскочил с кресла…
Но Папа с легкой улыбкой посмотрел на него и успокоительно поднял руку.
– Сын мой, Максим, садись. Не бейся в догадках. И не бойся…
– Но… откуда вы…
– Твое лицо слишком красноречиво. Мои охранники действительно являются сектаторами древнейшего братства, принявшего на себя обязательства хранить великое пророчество и способствовать исполнению его, когда придет священный час.
