Проделки, подобные той, которую выкинул матрос, догоняя петуха, повторялись нередко. Мы приведем некоторые из них.
Был май месяц. В ложементах наших, возведенных перед 3-м бастионом, сидела команда штуцерных Камчатского егерского полка.
– Смотри, смотри! – закричал егерь Евсеев. – Что-с катится мимо!
– Чего тебе катится? Аль не видишь – заяц бежит.
– Катай его, Кузнецов, – на тебя бежит!
– Не замай его, – заметил четвертый солдатик, – может, оборотень какой…
Но Кузнецов прицелился: выстрел грянул – заяц убит.
В английских ложементах послышался смех.
Заяц лежал на средине между нашими и неприятельскими ложементами.
Ефим Кузнецов
[26]
перекрестился и вслед за выстрелом схватил у товарища заряженный штуцер, выскочил из ложемента и побежал к убитому зайцу. Командующий отделением унтер-офицер и опомниться не успел, как Кузнецов был уже за валом. Наши и англичане забыли на время перестрелку, высунулись из ложементов и смотрели на удальца. Кузнецов схватил зайца за задние ноги, поднял ружье наизготовку и стал задом отходить к своим ложементам.
Англичане встретили смелую выходку удалого егеря единодушным «Ура!» и хлопали в ладоши. Кузнецов приостановился, снял шапку и, показав врагам зайца, скрылся в ложементах.
Головы спрятались – перестрелка закипела.
Кузнецов представил зайца командиру полка – и посыпались рубли удалому стрелку… А Кузнецов? Он с удивлением смотрел и понять не мог, где же тут молодечество: убил зайца, известное дело – не бросить же убитого зверя!..
Так разнообразили штуцерники свое скучное сиденье в ложементах. На 4-м бастионе почти в то же самое время явился большой бумажный змей, который долго летал над французскими траншеями, вызывая со стороны неприятеля батальный огонь и всеобщий смех. На других пунктах оборонительной линии появлялись на валу батарей на одном мельница, на другом – солдатик, ворочающийся по ветру, а на третьем – пильщик, установленный так, что постоянно находится в движении. Бывало, как появится такая забава, так и посыпятся из неприятельских траншей выстрелы. Солдаты смеются, а французы или англичане тешатся до тех пор, пока не собьют выставленной фигуры или начальник бастиона не прикажет снять из опасения, что она привлекает выстрелы. Потешившись над французами и томимые невыносимой жарой, солдаты расходятся в разные стороны, отыскивая прохлады: кто уходит в блиндаж, кто ищет хоть клочка тени. Мириады мух не дают покоя. В жаркие дни мухи сильно одолевали живущих на батареях. Это был второй внутренний враг, невыносимый в особенности для раненых. «На бастионах посредством так называемых камуфлетов уничтожали мух беспощадно. Когда в блиндаж набиралось их много, рассыпали по столу дорожки пороха и делали вспышку. Таким образом уничтожались мириады мух».
С наступлением дня пуля за пулей так и шмыгают повсюду, распевая на разные голоса. Навстречу этим пулям идет иногда солдат, неся ведро щей на обед товарищам и тихо переваливаясь с ноги на ногу. Часто пуля подымает струю пыли не более как на вершок от его ступни, а он как будто не замечает и продолжает переваливаться. Теперь нет места, в особенности на Корабельной, где бы не шмыгали эти гости. Тот, кто видел Малахов курган еще в марте, теперь не узнал бы его совершенно: он как будто сжался, сбился в кучу. Малахов курган и многие другие укрепления похожи были на лабиринт, в котором человек непривычный мог запутаться, заблудиться. Вся площадка кургана изрезана траншеями и всякими насыпями, поделанными сколько для защиты от неприятельских снарядов, столько же и для ружейной обороны внутренности кургана на случай занятия передовой его части неприятелем. Башни нет, она разбита и как будто ушла в землю от нагроможденных вокруг ее построек. Прежде выглядывай из-за вала сколько хочешь, теперь нельзя и подумать о том, чтобы высунуться хотя на минутку: пули, как шмели, так и реют со всех сторон. Стоит только поднять фуражку на штыке или палке, как вмиг она оказывается простреленной во многих местах.
Здесь все переменилось, только русские люди остались те же. По-прежнему видны группы беззаботных солдат, то веселых и смеющихся, то лежащих, раскинувшись во весь рост, и как будто нарочно подставляющих себя всяким снарядам. Тут же, в местах двух-трех, видны бабы, торгующие луком, хлебом, вяленой рыбой. В стороне, на площадке одной из батарей, пользуясь хорошей погодой, обедают офицеры; один сидит на пружинном кресле, занесенном сюда из города еще с начала осады, другой поместился на картечной жестянке, подложив под нее несколько поддонов или деревянных кружков. Возле них стоит русский мужичок-разносчик, являющийся на батареи раза два в день, несмотря ни на какую опасность. На груди его висит на георгиевской ленточке медаль с надписью «За храбрость». В сотый раз он рассказывает одним и тем же офицерам, что пожалован был этой медалью за то, что ходил с Хрулевым Степаном Александровичем во французские траншеи 10 марта.
– Пришел я, – говорит он, – на курган с корзинкой – заказ был от офицеров. Ну а наши «Ура!» кричат, так и заливаются – погнали, стало быть, француза. Резервы проходят, солдатики говорят: бери ружье, сходи-ка в траншею, – что тут сидишь без толку… Бросил я корзину, добыл ружье – да в траншею. Не помню, что было, только как в чувство пришел – в госпиталь положили…
Таких охотников-волонтеров было много в Севастополе, не только взрослых, но и детей, преимущественно сыновей матросов. Посещая часто бастионы, они оставались на них и в минуты самого жаркого боя помогали солдатам: то воду таскали, то заряды подавали. На 1-м бастионе долго служили два мальчика, один 14, а другой не более 6 лет. Старшему в июне оторвало обе ноги, но он остался жив; младший же вышел из Севастополя целым и невредимым. Более других прославился десятилетний сын матроса Николай Пищенко. Отец его Тимофей служил комендором на одной из батарей близ 5-го бастиона. Молодой Пищенко, известный под именем Николки, жил на батарее и прислуживал отцу. В день второго бомбардирования Тимофей Пищенко был убит, но Николка все-таки остался на батарее. Забежав однажды на редут Шварца, он увидел там девять небольших мортир.
– Позвольте мне выстрелить из мортирки, – упрашивал он командира редута.
Тот дозволил. Пищенко выстрелил, и весьма удачно. Ему так понравилось это, что он, поселившись на редуте, поступил на мортирную батарею под команду одного из матросов. Впоследствии матрос этот был убит, а Пищенко стал самостоятельно заправлять мортирой. В коротких брюках, в отцовской куртке, хватавшей до колен, и босиком, он неутомимо трудился над своей мортирой. Главнокомандующий наградил Пищенко сначала медалью, а потом и Георгиевским крестом. Все любовались, как Пищенко изо дня в день копошился возле своих орудий. Бывало, подойдут к нему офицеры и прикажут выстрелить из мортирки для потехи. Пищенко в восторге и с особой любовью смотрит за полетом своей бомбы, в ответ на которую пролетит из неприятельских траншей или «темное» – ядро, или посыпятся ружейные выстрелы.
