В трех редутах, занятых неприятелем, производились усиленные земляные работы. Находившиеся на Малаховом кургане адмирал Нахимов и генерал Тотлебен тотчас же направили огонь на Камчатский люнет с целью препятствовать работам.
Среди распоряжений оба генерала подошли как-то близко ко рву и заметили, что там, как в клетке, все еще сидят притаившиеся французы. После переговоров была выслана команда, которая и привела 70 человек пленных.
Стемнело. На бугре перед редутами, немного дальше Забалканской батареи, всю ночь стоял отряд наших войск, составленный из разных полков. В потерянных редутах господствовала глубокая тишина, пальбы не было, а темнота ночи не дозволяла видеть, что там делается. Прибывший на Забалканскую батарею генерал Тотлебен приказал расклепать орудия, исправить амбразуры и тотчас же открыть огонь по занятым неприятелем редутам. Огонь этот поддерживался в течение всей ночи.
Упорный бой 26 мая дорого стоил сражавшимся. Наша потеря простиралась до 5500 человек, французы потеряли 5554 человека, а англичане 693 человека. С оборонительной линии было выпущено 21 091 снаряд; союзники же израсходовали около 40 тысяч снарядов.
В это время все госпиталя и перевязочные пункты были переполнены ранеными. Там, под руководством академика Пирогова и профессора Гюббенета, кипела самая деятельная работа, и наши медики неутомимо трудились над облегчением страданий и над спасением от смерти многих тысяч храбрых. Христианские обязанности медиков и само однообразие в их занятиях не дают возможности отдельным личностям выдаться резко из среды своих товарищей. Оттого мы не можем назвать имен особенно отличившихся, но должны сказать, что все медики от первого до последнего трудились до изнеможения над своим скромным, чисто христианским делом. Весь севастопольский гарнизон высоко чтит их заслуги и самопожертвование. Подвизаясь на этом трудном поприще, медики во все время славной защиты явили собой такой пример самоотвержения, что большая часть из них перенесла тяжкие болезни, а многие заплатили жизнью вследствие непомерных трудов, клонившихся к спасению ратных товарищей. Неоценимы были заслуги операторов, работавших день и ночь, с самым малым отдыхом и почти до истощения сил. Сравнивая подобную службу со службой на батареях, начальник гарнизона генерал граф Остен-Сакен и генералы Нахимов, Хрулев и князь Васильчиков несколько раз ходатайствовали о награде медиков наравне с защитниками и всегда встречали в этом отношении полную готовность главнокомандующего.
Значительным облегчением для медиков в их занятиях были сестры милосердия и сердобольные вдовы, прибывшие в Севастополь и остававшиеся там до конца осады.
29 ноября 1854 года прибыла в Симферополь первая партия сестер милосердия Крестовоздвиженской общины, а вслед за ними приехало еще два отделения. Широко было поле для христианской деятельности и заботливости о страждущих. Уход за больными, и в особенности за ранеными, требует большого терпения, трудов, самоотвержения и сил душевных. Только несомненное упование, твердая и непоколебимая вера и искренняя любовь к ближнему могут доставить возможность перенести все лишения и утомительные труды, неразлучные с уходом за больными.
Несмотря на всякого рода помощь, которую оказывали сестрам милосердия жители и начальство, им приходилось бороться с многочисленными затруднениями. Не только в Севастополе, но и в Симферополе сестрам случалось переходить улицы по глубокой грязи, и хорошо еще, если они имели в своем распоряжении телеги. В комнатах больных сестры подвергались днем и ночью опасности от заразы и от простуды: многие из них сделались жертвами своей трудной обязанности. Место их заступили в симферопольских госпиталях сердобольные вдовы, а уцелевшие от болезни сестры милосердия были отправлены частью в Бахчисарай, а большей частью в Симферополь.
Появление сестер среди больных было истинно благодетельным. Сколько страданий облегчено было их нежным предусмотрительным попечением, с которым не может сравниться самая заботливая мужская прислуга. Не ограничиваясь одним госпитальным уходом, сестры были всем для больных: они перевязывали раны, давали лекарство, варили больным пищу, читали страждущим книги, преимущественно религиозного содержания. Сестры писали письма к родным раненых, составляли духовные завещания и сообщали во все концы России последнюю просьбу или волю умирающих за родину.
Нельзя не дивиться их усердию и терпению при ухаживании за больными. Малейшие желания страждущих и их капризы исполнялись с готовностью и христианской кротостью. Трогательно было видеть, как многие из сестер, подавляя в себе всякий страх и женскую слабость, бестрепетно смотрели на самые ужасные раны и наперерыв старались помогать медику и больному с полным самоотвержением. Сестры мужественно переносили вид текущей крови и многоразличных тяжких язв в жилищах страдания и смерти. Одно присутствие женщин возле раненых действовало благотворно и утешительно на страдальцев. В доказательство, что попечение сестер о раненых истинно облегчает солдат наших, может служить следующий случай: тяжелораненый, весьма беспокойный после операции солдат настоятельно просил, чтобы одна из сестер оставалась при его постели. На вопрос, почему он этого желает, он отвечал: «Хоть потолкайся, матушка, около меня, так мне уж легче будет».
Неутомимые труды, заразительный госпитальный воздух скоро оказали свое влияние на слабую женскую натуру – и из 35 сестер, прибывших в Севастополь, к началу января 14 лежали больными и две умерли. Это печальное обстоятельство, служившее лучшим доказательством самоотвержения сестер, сделало их более осторожными и внимательными к себе, но не устрашило их. Сестры продолжали нести свою христианскую обязанность необыкновенным усердием и неутомимостью.
«Я сам видел, – пишет один из посетивших госпиталь, – как нежные руки омывали и перевязывали отвратительные раны: я видел, как глаза, полные слез, заботливо следили за последними корчами умирающего, я слышал, как солдаты благословляли своих благодетельниц. Расскажу вам эпизод (случай). Это было ночью; по палатам мрачный полусвет; тяжелораненому солдату хочется заснуть, но ему как-то не спится: и боль от раны, и жажда мучит, да еще, признаться сказать, в бою-то смерть нам нипочем, а в госпитале – куда как умирать не хочется! Вот проходит по палате сестра, которая в эту ночь дежурила. Бедному солдату легче стало на душе, когда он увидел, что есть в мире существо, которое бдит над ним: видно, это существо показалось ему чище тех женщин, которых он встречал на пути жизни, потому что, провожая ее глазами, вырвались из души солдатской чудные наивностью слова: “Барышня, пройдите еще раз!” Барышня исполнила желание солдата, и, обойдя всех больных своих, она опять прошла мимо него. В это время солдат умирал… он умер с улыбкой на устах».
Чтобы представить себе полную картину деятельности как медиков, так и сестер милосердия, мы приведем красноречивые слова академика Пирогова, ярко рисующие христианский труд тех и других.
«Для всех очевидцев памятно будет, – пишет наш знаменитый академик, – время, проведенное с 28 марта по июнь месяц в дворянском собрании. Во все это время около входа в собрание, на улице, где так нередко падали ракеты, взрывая землю, и лопались бомбы, стояла всегда транспортная рота солдат под командой деятельного и распорядительного подпоручика Яни; койки и окровавленные носилки были в готовности принять раненых; в течение 9 дней мартовской бомбардировки беспрестанно тянулись к этому входу ряды носильщиков; вопли носимых смешивались с треском бомб; кровавый след указывал дорогу к парадному входу собрания. Эти 9 дней огромная танцевальная зала беспрестанно наполнялась и опоражнивалась; приносимые раненые складывались, вместе с носилками, целыми рядами, на паркетном полу, пропитанном на целые полвершка запекшейся кровью; стоны и крики страдальцев, последние вздохи умирающих, приказания распоряжающихся громко раздавались в зале. Врачи, фельдшера и служители составляли группы, беспрестанно двигавшиеся между рядами раненых, лежавших с оторванными и раздробленными членами, бледных как полотно, от потери крови и от сотрясений, производимых громадными снарядами; между солдатскими шинелями мелькали везде белые капюшоны сестер, разносивших вино и чай, помогавших при перевязке и отбиравших на сохранение деньги и вещи страдальцев. Двери зала ежеминутно отворялись и затворялись; вносили и выносили по команде: на стол, на койку, в дом Гущина
[23]
, в Инженерный, в Николаевскую. В боковой довольно обширной комнате (операционной) на трех столах кровь лилась при производстве операций; отнятые члены лежали грудами, сваленные в ушатах; матрос Пашкевич – живой турникет дворянского собрания (отличавшийся искусством прижимать артерии при ампутациях), едва успевал следовать призыву врачей, переходя от одного стола к другому; с неподвижным лицом, молча, он исполнял в точности данные ему приказания, зная, что неутомимой руке его поручалась жизнь собратов. Бакунина
[24]
постоянно присутствовала в этой комнате, с пучком лигатур в руке, готовая следовать на призыв врачей. За столами стоял ряд коек с новыми ранеными, и служители готовились переносить их на столы для операций; возле порожних коек стояли сестры, готовые принять ампутированных. Воздух комнаты, несмотря на беспрестанное проветривание, был наполнен испарениями крови, хлороформа; часто примешивался и запах серы: это значило, что есть раненые, которым врачи присудили сохранить поврежденные члены, и фельдшер Никитин накладывал им гипсовые повязки.
