С наступлением дня на бастионах образовались кружки, появились музыканты, раздались веселые песни и пляски – и веселился русский человек, как веселится он дома в кругу родной своей семьи. У матроса явилась скрипка, у пехотного солдата кларнет. Сев возле орудия, они с воодушевлением наигрывали «Камаринского», отбивая такт ногой. Проходивший мимо солдат остановился, к нему присоединился другой, третий – образовалась толпа. Долго собравшиеся слушали молча игру музыкантов, но вот у одного заходили плечи, другого так и передергивает всем корпусом, третий поправляет на голове шапку, как бы приготовляясь к чему-то, но все молчат, все слушают. Звонкий голос молодого солдатика выводит собравшихся из молчаливого положения и удовлетворяет их задушевному желанию.
– Не вытерпеть, братцы, – говорит он и, не докончив фразы, пускается в пляс.
Все точно очнулись и, посмотрев друг на друга как бы с укором, что сами раньше не догадались, присоединяются к пляшущему. Пляска делается всеобщей и выражает собой ту удаль и беззаботность, которые так хорошо характеризуют светлую душу русского солдата.
Первый день Пасхи прошел весело и спокойно. Вечером в городе играл хор военной музыки, толпы гуляющих покрывали весь бульвар и теснились около музыкантов. Среди гуляющих было много женщин, присутствие которых отдаляло мысль о грозной действительности, о больших приготовлениях неприятеля ко второму бомбардированию города. Изредка слышны были выстрелы, но они не нарушали всеобщего веселья.
Жители Севастополя уснули с полной надеждой встретить второй день праздника так же весело, как встретили и провели они первый день. Ожидание их не исполнилось. В первый день Пасхи было заметно в лагерях союзников большое движение, но что оно обозначало – праздничное ли гулянье или приготовление к борьбе, – никто не мог угадать.
Настала ночь, сырая и холодная. Густой туман облегал город, и дождь, при сильном порывистом ветре, хлестал по убогим приютам солдат.
В неприятельской линии укреплений был слышен шум. Хотя за темнотой ночи и нельзя было разведать, что происходило там, но по всему видно было, что союзники к чему-то готовятся.
В 5 часов утра 28 марта с неприятельского корабля, стоявшего у Стрелецкой бухты, взвилась сигнальная ракета, и вслед за тем союзники открыли огонь против всех укреплений Севастополя. При первых звуках выстрелов помощник начальника гарнизона адмирал Нахимов и другие начальствующие лица были уже на бастионах, где и оставались в течение целого дня. Неприятель быстро открывал амбразуры одну за другой, наши матросы бодро бросились к орудиям, и канонада закипела. Союзники стреляли из 482 орудий огромного калибра, в числе которых было 130 мортир, – следовательно, число их орудий было более чем вдвое того числа, которое употреблено было ими в бомбардирование 5 октября.
С нашей стороны по осадным батареям неприятеля был открыт огонь из 466 орудий, в том числе из 57 мортир.
Страшный треск, свист и грохот раздавались над Севастополем на второй день праздника; вой ветра, шум проливного дождя и густой туман еще более усиливали мрачность этого дня; скоро все скрылось от глаз, так что в двух шагах ничего не было видно.
Грозно величественную картину представляли бастионы во время бомбардирования. Прислуга при орудиях действовала без отдыха; штуцерные стояли по банкетам, и перекатная дробь их выстрелов сливалась с гулом орудий. По бастионам расхаживали офицеры, направляя огонь на неприятельские батареи.
По всей семиверстной длине оборонительной линии в густом тумане тускло мелькали огоньки орудийных выстрелов. Над Севастополем стоял оглушающий рев канонады, по временам усиливаемый взрывами пороховых погребов. Ядра, как резиновые мячики, прыгали по улицам. Сотрясение в воздухе от их полета и разрыва бомб колыхало полуразбитые деревянные постройки города; во всех домах ходуном ходили оконные рамы, стекла одно за другим разлетались вдребезги; внутри домов обсыпались карнизы, отваливалась штукатурка.
Оставшиеся еще в городе жители целыми толпами спешили к единственному довольно безопасному убежищу – к Николаевской батарее, обратившейся теперь в огромный рынок. Галереи казармы были усыпаны народом, чрезвычайно разнообразным по составу. Здесь сын и дочь, спасаясь от ужасов бомбардировки, тащат на руках больного и безногого старика-отца; там женщина, держа на руках грудного ребенка, волочит другой рукой малолетнего сына, едва успевающего бежать за ней; в стороне видна группа купцов, разговаривающих между собой почти шепотом. Повсюду слышны возгласы: «Господи! Господи! Хуже ада кромешного!»
И действительно, никакая самая фантастическая сказка не в состоянии дать понятия об ужасах бомбардирования.
По улицам беспрестанно проходили носильщики и вели под руки окровавленных солдат, навстречу им двигались отряды войск, скакали офицеры с приказанием, ехали повозки и фуры с водой, турами, снарядами, зарядами и другими предметами, необходимыми в такое время для бастионов и батарей.
Усилившийся дождь, сопровождаемый сильными порывами ветра, целым потоком шел на стоявших на бастионах и в короткое время промочил их до последней нитки. Сгустившийся еще более туман, вместе с дождем и тучей порохового дыма, задернул горизонт как занавесью. «Треск лопающихся бомб, грохот выстрелов, крики людей – все сливается в один непрерывный гул, которого описать невозможно словом человеческим. Суматоха перед глазами, дым и огонь в отдалении, огни бомб на небе, невыносимый звон в ушах, тягостное ожидание на сердце» – вот ощущения, испытанные в этот день каждым из защитников многострадального города.
Густой черный дым неприятельских судов указывал, что и союзный флот готовится принять участие в страшной борьбе противников. Все ожидали, что флот примет также участие в бомбардировании, но за густотой тумана уследить за его движениями было невозможно. На прибрежных батареях готовились к встрече: задымились ядрокалительные печи, и прислуга разместилась возле орудий.
Бомбардирование между тем кипело по-прежнему.
Неприятель сосредоточил самый сильный огонь на те укрепления, к которым он ближе всего подошел своими подступами. Такими укреплениями были 4-й и 5-й бастионы, Малахов курган, 2-й бастион, Волынский и Селенгинский редуты и Камчатский люнет. Последние три, известные в Севастополе под именем трех отроков в пещи, особенно терпели от неприятельских выстрелов.
Усиление огня против передовых укреплений показывало, что союзники думали сначала разрушить их выстрелами, а потом штурмовать и овладеть ими с боя.
В ожидании штурма на батареях были усилены гарнизоны, причем во избежание напрасной потери в людях приказано было размещать их под блиндажами, оставляя под выстрелами только самое незначительное число войск, необходимое для первой встречи штурмующих колонн неприятеля.
Несмотря на то, небольшие площадки батарей и бастионов были переполнены народом и неприятельские снаряды находили здесь обильную для себя пищу. Беспрестанно падавшие бомбы зацепляли то человека, то станок, то орудие, то, падая в толщу укрепления, разворачивали насыпь, осыпавшуюся безобразной грудой земли. Бока амбразур, поддерживаемые от осыпания турами и фашинами, часто загорались, и тогда солдат, перекрестившись, хватал мокрую швабру и влезал в амбразуру, закидываемую неприятельскими снарядами. Там надсмотрщик порохового погреба следил за полетом бомб, и едва они падали на крышу погреба, как рабочие сами собой бросались кучами и засыпали просверленную яму.
