Именно это так помогало ему успешно вести бизнес. Его проницательность поражала. До того как их отношения испортились, Джессике всегда нравилось его умение подать себя.
– Я был слишком резок. Извини.
– Нет, Кейд, мне нужно было это услышать, даже несмотря на то, что это неприятно.
Он подумала, что именно поэтому не хотела рассказывать ему об усыновлении. Он сразу увидел бы истинную подоплеку ее планов, и это могло изменить все.
– Мы с тобой такие разные. Будто в каждом есть половина фрагментов пазла. И только когда вместе, картинка складывается целиком.
Джессика подумала о бумагах по усыновлению, и ей пришло в голову, что она хотела использовать ребенка, чтобы заполнить пустоту, которую чувствовала в себе.
И возможно, сейчас, как никогда, оказалась не готова к его появлению.
– Я очень устала, – прошептала она, чувствуя себя так, словно пытается удержать осколки еще одной несбывшейся мечты. – Пойду лягу.
– Джесс, прости меня. Я не хотел сделать тебе больно.
Она слабо улыбнулась:
– О, Кейд, я думаю, никто из нас никогда не хотел причинить боль другому. И все же мы почему-то постоянно это делаем.
Но, несмотря ни на что, следующие несколько дней они чувствовали себя так, словно стена льда, разделявшая их, треснула и на свободу хлынуло то, что так долго томилось за ней. Когда они сидели дома у Кейда, их временами охватывало беспричинное веселье, сменявшееся мирным ощущением товарищества. Завтракая и ужиная вместе, вспоминая общих знакомых, они заново открывали ощущение комфорта, которое дарило им общество друг друга. И с облегчением чувствовали, что нашли в этом мире кого-то, с кем могут быть самими собой.
Поэтому, когда вечером в четверг позвонил Джейк, чтобы сказать, что дом Джессики приведен в порядок, вместо радости по поводу столь скорого окончания работы Кейд испытал чувство утраты. Ему захотелось написать Джейку список из еще одного десятка дел. Нет, лучше сотни. Нет, тысячи.
С этими новостями он приехал домой с работы. Джессика вернулась раньше его. Надела один из тех нарядов, которые они купили вместе, – милое платьице в цветочек с поясом и широкой юбкой, напоминавшее платья, в которых раньше танцевали джайв.
Сняв руку с повязки, она протирала кухонные столы. Когда-то его раздражало, что она с таким рвением старается смахнуть все до мельчайшей крошки.
Но сейчас, глядя на нее, Кейд понял, она просто получает удовольствие, приводя в порядок окружающее ее пространство. И вдруг обнаружил, что ему нравится наблюдать за ней.
Подняв глаза, Джессика увидела, что он смотрит на нее, и улыбнулась.
– Привет! Тебе еще рано снимать повязку.
– Ты же меня знаешь.
Это было самое обычное замечание, но Кейд вдруг почувствовал необычайное удовлетворение, потому что – да, он ее знал.
– Терпеть не могу, когда на кухне беспорядок. А чтобы отжимать тряпку, нужны обе руки.
– Ты всегда была такой рьяной поборницей чистоты.
– Знаю. Ты каждый день ругался из-за этого. «Слишком много правил».
– В самом деле? Я этого не помню.
Джессика бросила взгляд на Кейда. Неужели он действительно не помнит смысла слов, которые говорил ей?
– Ты обзывал меня домашним тираном, – уныло напомнила она. Может, надеялась, что он извинится? Но Кейд не стал. Вздернул голову и посмотрел на нее так, что у нее свело живот.
– Я никак не мог понять, почему ты так изменилась. Не успели мы сказать друг другу «согласен» и «согласна», как на следующий день ты начала превращаться из свободолюбивой богемной художницы в дублершу ведущей программ по домоводству.
– А ты, – напомнила Джессика, – противоречил мне на каждом шагу. Это сводило с ума. Если я ставила корзину для грязного белья, ты бросал свое белье на пол рядом с ней.
Она старалась создать для них идеальное маленькое гнездышко, идеальный мир, а он постоянно сопротивлялся. Бросал носки в гостиной. Отказывался расправлять полотенца, когда вешал их в ванной. Оставлял в раковине грязные тарелки, а если работал на улице и забывал что-нибудь в доме, вламывался, не вытирая ноги, и оставлял за собой грязь, траву и листья.
– Я понимаю, что мог быть невнимательным, – сказал он без малейших угрызений совести. – У меня было такое ощущение, что ты постоянно пытаешься мной командовать, считая твой образ жизни единственно правильным. А то, что в собственном доме я хотел немного расслабиться, совершенно не принималось в расчет.
Его слова поразили Джессику. Да, Кейд говорил чистую правду. Она действительно всегда хотела устроить их жизнь по-своему.
– Каждый день, когда я приходил с работы, ты готовила изысканный ужин со свечами на столе и самой лучшей посудой. А я был бы счастлив получить гамбургер и сесть перед телевизором, положив ноги на кофейный столик. Но мне не разрешалось класть ноги на кофейный столик, хотя на самом деле это всего-навсего старая скамья, пережившая одну войну, пожар и два наводнения.
Картина, которую он нарисовал, привела Джессику в ужас. Казалось, Кейд сейчас замолчит, но теперь, когда плотину прорвало, он уже не мог остановиться.
– Мне хотелось поговорить с тобой, как мы говорили раньше, о мечтах и идеях, о твоем искусстве. Хотелось посмеяться с тобой, почувствовать себя беззаботным. Но вдруг выяснялось, что ты не хочешь говорить ни о чем, кроме цвета стен в детской. Или о том, что нам хорошо бы купить новый диван, и не слишком ли много эстрагона ты положила в еду. Эстрагона, Джесс!
«Вот так в отношениях и появились первые трещины, – подумала она. – А потом все покатилось по наклонной».
– Мне хотелось встряхнуть тебя и сказать: «Кто ты такая и куда ты девала мою Джессику?»
Только после того, как Кейд исчез из ее жизни, Джессика поняла, насколько глупо было создавать проблему из того, о чем она сама потом тосковала.
– Но ты… – Попытка возразить замерла у нее на губах.
Возможно, он прав, и, вместо того чтобы броситься в контратаку, она задумалась над его словами. И вдруг впервые пришло в голову, что это она во всем виновата. И если намеревалась стать хорошей матерью, нет, самой лучшей матерью, стоит начинать работать над собой уже сейчас. А это означает признать, что со своей ролью в отношениях с Кейдом она справилась плохо. До сих пор Джессика говорила себе, что она здесь ни при чем и во всем виноват он.
– Что с тобой произошло? А главное, что я должен был с этим делать?
– Ничего, – тихо ответила она. И с грустью добавила: – Я думаю, дело в том, что после смерти матери мне постоянно хотелось вернуть тот мир. Мне было всего двенадцать лет, когда у нее нашли редкую форму рака. И через три недели она умерла.
– Я знаю, – отозвался Кейд, напоминая, как много о ней знает.
