– Чтоб руку не повредить…
И не успели разведчики опомниться, как Захар несколькими ударами вогнал гвоздь кулаком в стол почти до самой шляпки.
Все одобрительно загудели, а Севостьянов скромно объявил:
– Это полдела. Теперь надо его вытянуть.
– Без клещей? – изумился Пролеткин.
– Клещами каждый сумеет, – снисходительно заметил Захар. Он ухватился за оставленный кончик гвоздя, сдавил его так, что пальцы побелели, и выдернул одним рывком.
– Слушай, да тебе можно в цирке выступать! – воскликнул Саша. – Подковы гнуть. Доски ломать.
– Ломать я не люблю. Моя сила смирная, буду жив – опять пойду людей хлебушком кормить. Ничего на свете приятнее хлебного духа нет! Иду на работу, за километр чую – вынули там без меня буханки или они еще в печи доходят. Эх, братцы, до чего же дивная работа – хлеб выпекать! Намаешься за смену, ноги не держат, руки отваливаются. А утром встаешь свеженький, как огурчик, и опять бежишь к своему хлебушку.
– Да, твой хлебушек, наверное, не то, что этот, – сказал Пролеткин, постучав зачерствевшей буханкой по столу.
– Этот еще куда ни шло, – возразил Жмаченко. – Ты немецкий трофейный посмотри. По-моему, в нем наполовину опилки.
Жмаченко принес из своего закутка буханку в плотной бумаге. На бумаге было помечено: «Год выпечки – 1939».
Севостьянов с любопытством осматривал это удивительное изделие.
– Ты на вкус попробуй, – потчевал Жмаченко.
Буханка внутри была белая, но, когда Захар откусил кусок, совершенно не почувствовал хлебного вкуса.
– Опилки!
– Эрзац и есть эрзац, – подвел итог Рогатин.
– Ну а ты чего молчишь? – спросил старшина Хамидуллина.
– Очередь не дошла, – дружелюбно ответил тот.
– Тебя как звать?
– Наиль.
– А где ты жил, чего делал?
– Жил в городе Горьком, на Волге. Делал автомобили-полуторки, эмки.
– Лучше бы танков побольше наделал, – буркнул Голощапов.
– Не моя специальность, – отшутился Хамидуллин.
– Семья есть?
– Нет. Не успел обзавестись.
– Это хорошо, – вздохнув, сказал старшина.
– Почему?
– В разведке лучше служить несемейному. Без оглядки работает человек… Ну а кроме автомобилей, чем еще занимался?
– Спортивной борьбой. Второй разряд имею.
Жмаченко оглядел разведчиков, будто искал, кто бы испытал силу Хамидуллина.
– Может, ты, Рогатин? – спросил старшина.
– Ну его, он всякие приемы знает, – отмахнулся Иван.
– Знаю, – подтвердил Хамидуллин, – и вас научу, если захотите.
– Давай, показывай!
Наиль осмотрелся, покачал головой.
– Тут нельзя, я тебе ребра переломаю. На просторе надо.
– Испугался! – выкатив грудь, петушился Саша.
– Ну, хватит, братцы, – вмешался Ромашкин. – Айда на занятия. Новичков поучим и сами кое-что вспомним. В форме нужно быть.
* * *
И вот настала ночь, когда, по показаниям пленных, немецкая армия должна ринуться в наступление.
В наших окопах никто не спал, все были наготове. Ромашкин вглядывался в темноту. Он знал лучше многих, какие огромные силы стянуты сюда противником.
Легкий ветерок приносил с полей запах созревающей пшеницы. Ночь была теплая, но Василий иногда вздрагивал и поводил плечами в нервном ознобе.
В два часа двадцать минут советское командование преподнесло врагу убийственный «сюрприз»: черноту ночи вспороли яркие трассы катюш, загрохотала ствольная артиллерия. Огонь и грохот контрартподготовки были так сильны, что казалось, будто рядом рушатся горы. За несколько минут артиллеристы израсходовали боекомплект, рассчитанный на целый день напряженного боя.
– Что сейчас творится у них там! Страшное дело! – крикнул Ромашкин стоявшему рядом Люленкову, но тот в гуле и грохоте не расслышал его.
Ромашкин представлял себе вражеские траншеи, набитые солдатами, сосредоточенными для атаки. Им не хватает блиндажей, чтоб укрыться от огня, и сейчас они лежат вповалку друг на друге. Танки, выдвинутые на исходные рубежи, горят, не успев вступить в бой. Тысячи тонн снарядов, предназначенных для разрушения и подавления нашей обороны, взрываются на огневых позициях своих батарей, опрокидывая, ломая, калеча все вокруг. «Да, Сережа, – подумал Ромашкин о Коноплеве, – твоя жизнь дорого обошлась фашистам. Мы узнали день и час их наступления и вот долбанули в самый опасный для них момент!»
И все же, несмотря на значительные потери, в пять часов тридцать минут противник перешел в наступление. На полк Караваева по созревшему хлебному полю двинулись танки. Их было так много, что они образовали бы сплошную стальную стену, если б не построились в шахматном порядке в несколько линий, накатывающихся одна за другой, как волны.
Сражение это для каждого из его участников имело свои масштабы. Для советского Верховного главнокомандования оно представлялось как одновременное сокрушение двух сильнейших группировок противника – орловской и белгородской. Для командующего Центральным фронтом К.К. Рокоссовского это было единоборством с 9-й немецкой армией, рвавшейся к Курску с севера. Для командующего Воронежским фронтом Н.Ф. Ватутина – недопущением прорыва к тому же Курску с юга 4-й танковой армии неприятеля. Для командира дивизии Доброхотова и командира полка Караваева главный смысл состоял в отражении таранного удара танков, обрушившихся на их боевые порядки. А для взводного Ромашкина это была смертельная схватка с одним-единственным «тигром», ворвавшимся в расположение разведчиков.
Ромашкин впервые увидел такую машину. Она была огромна и угловата. Уже по формам ее можно было судить, насколько прочна и толста броня «тигров». При таком надежном броневом прикрытии обтекаемость не обязательна.
За «тиграми» следовали автоматчики с засученными рукавами. Эти их засученные рукава действовали устрашающе – шли вояки, знающие свое дело. Шли, как на работу, с твердым решением не останавливаться ни перед чем! Они были похожи на тех гитлеровских солдат, которых Василий впервые увидел на шоссе под Москвой в сорок первом году.
Но времена настали другие и не то оружие в наших руках. Теперь немецким пикировщикам, как они ни старались, не удалось построить карусель над головами обороняющихся. Едва появились, как на них тут же обрушились из-за облаков истребители. Защелкали скорострельные пушки, и задымили черными шлейфами «юнкерсы» и «мессершмиты», падая на землю один за другим. Падали и наши Яки и «лавочкины». Однако сбросить бомбы точно на боевые порядки наземных войск они не дали.
Даже «тигры» выглядели несокрушимой силой лишь издалека. А как только приблизились на прицельное расстояние, новые наши пушки ЗИС стали пропарывать броню особыми снарядами и сжигать танки.
