Карточка была там, засунутая между холстом и нижней частью рамы. Как раз над золоченой табличкой, на которой Хулия не столько прочла, сколько угадала два зловещих слова, составляющих название картины. «Триумф смерти».
Когда она вышла на улицу, дождь лил как из ведра. Свет фонарей эпохи королевы Изабеллы выхватывал из темноты сплошные потоки воды, низвергающиеся сверху, чтобы со стуком разбиться о булыжную мостовую. Лужи взрывались, разбрасывая бесчисленное множество крупных капель, и огни вечернего города, преломляясь в них, дрожали и колыхались, словно мучимые болью.
Хулия подняла голову, и струи воды беспрепятственно захлестали по ее щекам и волосам. От холода у нее стыли скулы и губы, мокрые волосы прилипали к лицу. Она застегнула воротник плаща и зашагала между кустов и каменных скамеек, не заботясь о том, что дождь поливает ее с головы до ног и что туфли полны воды. Образы Брейгеля еще стояли перед ней, впечатанные в сетчатку глаз, ослепленных огнями машин, сновавших туда-сюда по проспекту. Свет фар прорезал в сплошной стене дождя золотые конусы и то и дело струями хлестал по фигуре девушки, распластывая ее длинными колеблющимися тенями по залитому водой асфальту. И среди этого мелькания разноцветных огней, тьмы и брызг перед мысленным взором Хулии еще дрожало видение средневековой трагедии. И в ней, в этих мужчинах и женщинах, захлестываемых извергающейся из земных недр лавиной скелетов, исполненных жаждой мщения, она явственно узнавала персонажей другой картины: Роже Аррасского, Фердинанда Альтенхоффена, Беатрису Бургундскую… И даже, где-то на втором плане, старого Питера ван Гюйса с покорно склоненной головой. Все смешалось в этой ужасной, все завершающей сцене, независимо от того, сколько очков выпало на последнем кубике судьбы, брошенном на зеленое сукно Земли: красота и уродство, любовь и ненависть, добро и зло, порыв и бездействие. И самое себя узнала Хулия в зеркале, беспощадно, с фотографической четкостью отразившем момент преломления Седьмой печати Апокалипсиса. Это она была той девушкой, грезящей под звуки лютни, не видя, что на ней играет улыбающийся скелет, и не ведая, что происходит за ее спиной. В этом царстве ужаса больше не было места ни для пиратов, ни для спрятанных сокровищ: толпы скелетов тащили за собой отчаянно бьющихся Вэнди, Золушку и Белоснежку, с расширенными от страха глазами, вдыхали запах серы, а оловянный солдатик, или святой Георгий, позабывший о своем змее, или Роже Аррасский, успевший наполовину вытащить меч из ножен, уже ничего не могли сделать, чтобы спасти их. Самое большее, что они еще могли — просто ради спасения собственной чести, — это нанести два-три бесполезных удара пустоте, а потом, как и все остальные, сплести свои руки с костлявыми, лишенными плоти руками Смерти и понестись вслед за ней в ее адской пляске.
Лучи фар проезжавшей мимо машины высветили телефонную кабину. Хулия вошла в нее, порылась в сумке, ища монеты. Она двигалась, будто в полусне. Она механически набрала номера Сесара и Муньоса и долго, бесплодно ждала ответа, а капли воды с ее мокрых волос стекали на телефонную трубку. Повесив ее, девушка прислонилась головой к стеклу кабины и сунула в рот отсыревшую сигарету, едва сумев сжать ее затвердевшими и нечувствительными от холода губами. Она курила с закрытыми глазами, глубоко затягиваясь до тех пор, пока ей не начало жечь пальцы, тогда она уронила окурок. Дождь монотонно стучал по алюминиевой крыше кабины, но даже здесь Хулия не чувствовала себя в безопасности. То была — она поняла это с ощущением отчаяния и бесконечной усталости — всего лишь краткая передышка, ненадежное убежище, не защищавшее ее ни от холода, ни от мелькавших вокруг огней и теней.
Хулия не знала, сколько времени простояла в кабине. Но в какой-то момент она снова сунула монету в щель автомата и набрала номер — номер Муньоса. Услышав в трубке голос шахматиста, она словно бы медленно начала приходить в себя — как будто вернулась из дальних странствий, да, собственно, так оно и было. Она вернулась из странствий во времени и в своем внутреннем мире. Постепенно успокаиваясь, рассказала ему, что произошло. Муньос спросил, что было написано на карточке, и она ответила: с:п, слон берет пешку. На другом конце провода воцарилось молчание. Потом Муньос каким-то странным тоном, какого она никогда не слышала у него, спросил, где она находится. Получив ответ, шахматист попросил, чтобы девушка оставалась там, и пообещал приехать так скоро, как сумеет.
Через четверть часа возле телефонной кабины остановилось такси, и Муньос, открыв дверцу, махнул рукой Хулии. Торопливо пробежав под дождем, она укрылась в темной глубине машины. Такси тронулось, шахматист помог ей снять насквозь промокший плащ и набросил ей на плечи свой.
— Что происходит? — спросила девушка, дрожа от холода.
— Очень скоро вы это узнаете.
— Что значит: слон берет пешку?
Скользящие по машине отсветы уличных огней на секунду озарили хмурое лицо шахматиста.
— Это значит, — ответил он, — что черная королева собирается съесть еще одну фигуру.
Хулия моргнула, не понимая. Потом, взяв руку Муньоса в свои ледяные ладони, взглянула на него с тревогой.
— Нужно сообщить Сесару.
— У нас еще есть время, — отозвался шахматист.
— Куда мы едем?
— В Шурландию. На тачке без колес.
Дождь все еще продолжал лить, когда такси остановилось перед шахматным клубом. Муньос открыл дверцу и вылез, не выпуская руки Хулии из своей.
— Пойдемте, — сказал он.
Хулия покорно последовала за ним. Они поднялись по лестнице, вошли в вестибюль. В зале за столами еще сидели несколько шахматистов, но директора Сифуэнтеса не было видно. Муньос провел Хулию прямо в библиотеку. Там, среди наград и дипломов, на застекленных полках стояло сотни две книг. Муньос, отпустив наконец руку девушки, открыл одну из полок и достал толстый том в матерчатом переплете. На его корешке недоумевающая Хулия прочла название, вытисненное золотыми, потемневшими от времени и стертыми от долгого пользования буквами: «Шахматный еженедельник. Четвертый квартал». Разобрать год ей не удалось.
Муньос положил том на стол и перелистал несколько желтоватых, отпечатанных на плохой бумаге страниц. Шахматные задачи, разбор партий, информация о турнирах, старые фотографии улыбающихся победителей: белые рубашки, галстуки, костюмы и прически соответственно моде тех лет. Наконец он открыл разворот со множеством снимков.
— Посмотрите внимательно, — сказал он Хулии.
Девушка склонилась над снимками. Они были неважного качества, и на всех были изображены группы шахматистов, позирующих перед фотоаппаратом. Некоторые держали в руках кубки и дипломы. Вверху страницы она прочла заголовок: «Второй тур чемпионата на национальный приз имени Хосе Рауля Капабланки» и, недоумевая, взглянула на Муньоса.
— Не понимаю, — пробормотала она.
Шахматист указал пальцем на одну из фотографий. На ней была представлена группа молодых людей, двое из них — с небольшими кубками в руках. Остальные четверо торжественно смотрели в объектив. Подпись под снимком гласила: «Финалисты в юношеском разряде».
