Она пересекла комнату из конца в конец и села рядом с ним, глядя на него, как на незнакомца.
– Расскажи мне про змею, – попросила она.
– Она была мила, – сказал он. – Вовсе даже не противна. Когда я к ней притронулся, то ощутил ее чистоту.
– Очень рада за тебя, – сказала она. – Что еще?
– Я хотел убить змею, – признался он. – Но не смог. Слишком уж она была хороша собой.
– Очень рада за нее, – сказала она. – А теперь выкладывай все по порядку.
– Это все, – сказал он.
– Ну, нет, – сказала она. – Я же знаю. Рассказывай все.
– Это очень забавно, – сказал он. – Я хотел прикончить змею и больше не приходить к тебе.
– Тебе должно быть совестно, – сказала она.
– Разумеется, мне совестно, – сказал он.
– А дальше? – допытывалась она. – Что ты думал обо мне, когда перед тобой лежала змея?
– Ты будешь рассержена на меня, – сказал он.
– Какая чепуха. Как на тебя можно сердиться? Давай начистоту.
– Ну, – сказал он, – я думал, что ты прекрасна, но зловредна.
– Зловредна?
– Я же говорил, что ты будешь сердиться.
– А дальше?
– Я притронулся к ней, – сказал он. – Это было нелегко, но я подхватил ее пальцами. Что скажешь об этом? Ты прочитала множество книг о таких вещах. Что означает мое прикосновение к змее?
Она беззвучно и интеллигентно рассмеялась.
– Только то, что ты идиот, – хохотала она. – Как мило!
– Это по Фрейду? – поинтересовался он.
– Да, – смеялась она, – по Фрейду.
– Как бы то ни было, – сказал он, – я очень доволен, что отпустил змею.
– Ты когда-нибудь признавался мне в любви? – полюбопытствовала она.
– Кому же знать, как не тебе, – сказал он. – Всего не упомнишь.
– Нет, – сказала она. – Не признавался.
Она опять расхохоталась от внезапной любви к нему.
– Ты вечно разглагольствуешь о чем угодно, – сказала она, – только не о том, о чем надо. И в самый неподходящий момент.
Она рассмеялась.
– Змея была маленькая и коричневая, – сказал он.
– Этим все и объясняется, – сказала она. – Ты никогда не был агрессивен.
– Куда это ты клонишь? – возмутился он.
– Я очень рада, что ты не убил змею, – сказала она.
Она села за пианино и нежно положила руки на клавиши.
– Я насвистывал змее разные песенки, – сказал он. – Отрывок из «Неоконченной симфонии» Шуберта. Хотелось бы ее услышать. Ты знаешь мелодию из мюзикла «Пора цветения». Вот это место: «Ты – моя единственная любовь, единственная любовь», ну и так далее.
Она тихонько заиграла, чувствуя, как его взгляд блуждает по ее волосам, рукам, затылку, спине, плечам, и догадывалась, что он изучает ее, как змею в парке.
Виноградники большой долины
Нос и рот еврея Стравинского
[16]
плавают в аквариуме, а русский Дягилев сидит, скрестив ноги, и велит танцовщицам на семенящих пуантах тянуться вверх. Все виноградные листья в долине увяли, ибо багряно-пурпурные плоды убраны. Фермеры сидят и разговаривают.
Изнеженный Кокто, денди до мозга костей, бледный мальчик с длинными пальцами, больше нервничает, чем живет. И бородатый Сати смахивает на разорившегося призрака из ломбарда.
Французская музыка, умолкшая во время войны, судорожно пробудилась в день перемирия. А кто бы не пробудился – будь то человек или музыка? До того мы жили как бы в тревожном сне, а после мы жили в тревоге, но бодрствовали. Посмотрите на рекламу автомобилей. Каждому найдется, куда поехать. Дебюсси (как человек) умер, Равель болел и боялся. И повсюду царил рассвет, а на рассвете человек переживает недомогание, неведомое ему ни в ночное, ни в дневное время.
На виноградниках мы обрабатывали лозу, по-братски общаясь с пеонами из Мексики, восторгались бандитом Панчо Вильей и маньяком Ороско, вооруженным кистями и краской.
Утверждалось (неважно, кем), что, во-первых, импрессионизм умер. Это означало, кроме всего прочего, что импрессионизм тоже умер вместе с солдатами за компанию с полудюжиной здравых идей по поводу цивилизации. Говорили, что у нас больше нет цивилизации. Было решено (где-то там, в мозгах какого-то философа), что поскольку мы мягки на ощупь, то из этого вовсе не следует, что мы цивилизованны. Велась дискуссия о том, как важно быть мягким; и означает ли это именно то, что должно, по нашему разумению, означать.
Требовались варвары. Настоящие варвары, ведущие неистовый образ жизни. А то война ведется с неуместной учтивостью, фактически на газетных полосах, впоследствии – в мемуарах генералов, а затем – в школьных учебниках истории. Никто не победил. Все народы лишились своих сыновей; епископ по-прежнему благочестиво разглагольствует и лжет; и хотя королеву злодейски изнасиловали, король молчаливо настаивает на своей мужской состоятельности. Истина. Истина.
Все должно стать известно. Требуется подтасовка фактов.
А что до тевтонской экспансивности, то все это чушь. Всякая экспансивность, любой нации – чушь. Такие люди всегда одиноки посреди людской суеты. Вот в России отправили в изгнание Бога и Троцкого. Цветок и семя, дрожь и крах. Рты всех мертвецов, красноречие всех заткнутых ртов.
А что до экономических и политических потрясений (можете на досуге изучить терминологию), от которых содрогаются недра нескольких континентов и заставляют грызунов, рептилий и насекомых улепетывать врассыпную, то было бы глупо что-то серьезно обсуждать, кроме разве что усов и пищеварения мистера Моргана. Это очень тонкая и сложная взаимосвязь, поскольку его соратники ни разу не заявляли о возрождении капиталистического искусства и о ненависти к пролетариату. А тихо сидели, пожирая общество – мужчин, женщин и детей. Это не так уж печально. Их дети тоже похищены чудовищем, сотворенным ими же самими в сознании человека. Происходит постепенное возвращение к законам волшебных сказок.
Мелодии виртуозов не сравнить с неумолимым созреванием плодов. И когда наступает пора подрезать лозу, только самые дремучие фермеры остаются глухи к зову красоты – двигаться, пританцовывая, на запад, в сторону солнца, которое придает форму персику, груше и винограду.
И меньше всего от пения во время работы могут отказаться пеоны.
Монументальные формы, так точно обозначенные в заголовках гигантами литературы, первоначально произрастали безымянно в растениях, принадлежа человеку – ученому ли, неучу ли, но впоследствии были выкрадены мелкими светилами, чей свет был тускл, а плод – поражен ужасной гнилью. Нельзя довольствоваться одним лишь благозвучием, ибо сухая впадина в теле континента не становится озером, а дождевой поток без русла – рекой.
