– Они утонули? – В том месте, которого касалась Ксанка, вдруг стало нестерпимо холодно.
– Нет, я позвала на помощь. Но ты не представляешь, как мне хотелось оставить их там, в воде! Я нелюдь, чудовище!
– Но ты ведь не оставила. – Дэн коснулся губами ее виска.
– Ты слишком добр ко мне. Ты и твои друзья. Я не привыкла к такому. Мои родители…
– Ты им рассказала?
– Нет, они узнали сами. Не так давно… Я провинилась, отец меня ударил. Он бил меня и раньше, но так сильно – никогда. Я не всегда могу это контролировать. Если мне угрожает опасность, я отвечаю…
– Что ты сделала?
– Почти то же самое, что с палкой. Я метнула в него ножом. То есть нож сам полетел. Он воткнулся отцу в руку. Было очень много крови…
– Поэтому ты здесь? Они боятся оставаться с тобой?
– Отец кричал, что я чокнутая психопатка, что у меня порченая кровь и мое место в психушке. Знаешь, он уже показывал меня психиатру, в прошлом году возил в НИИ психиатрии. Мне даже выставили какой-то диагноз, наверное, не слишком серьезный, если я до сих пор не в дурдоме. – Она невесело усмехнулась, а потом продолжила: – Мама отца как-то уговорила, предложила компромиссный вариант: они улетают за границу, я остаюсь жить у тетки.
Компромиссный вариант! Бросить дочку одну в такой сложной ситуации. Господи, что же у нее за родители?!
– Я почти научилась этим управлять. – Ксанка говорила очень тихо. – Если крепко-крепко зажмуриться, если читать про себя сто двадцать седьмой сонет Шекспира…
– Почему сто двадцать седьмой сонет? – Дэн улыбнулся.
– Не знаю. Просто он мне нравится. Я однажды попробовала, и у меня получилось.
– Тогда, на реке? Когда ты потеряла свой ключ?
– Да. Я боялась вам навредить. Вы нравились мне. Ты нравился…
– Ты мне тоже нравишься. Очень… – Он не кривил душой. Впервые в жизни девушка нравилась ему так сильно и так отчаянно, что перехватывало дыхание.
Она долго всматривалась в его лицо, а потом впилась в губы поцелуем, отчаянным, совсем не детским, совсем не целомудренным. И то, что они сделали потом, не являлось целомудренным, но было необходимо им, как воздух. Их взрослая жизнь родилась под сенью старого леса, на прохладной, присыпанной иглицей земле. Она была отчаянно восхитительной, с горько-соленым вкусом нежданного и запретного счастья. С дымными смерчами, развевающими Ксанкины волосы, с яркими вспышками радости от взаимного узнавания. Кто бы мог подумать, что так бывает…
… У калитки их ждал сюрприз. Вернее, сразу три сюрприза. Прямо на траве сидели Гальяно, Матвей и Туча, живые и, по всему видать, здоровые. Появление Дэна и Ксанки они встретили радостными воплями, даже Туча смущенно улыбался. Дэн почувствовал, как напряглась Ксанка, покрепче сжал ее руку. Эти ребята – его друзья, и они должны знать.
– Моцион совершали? – Гальяно вскочил на ноги, отвесил Ксанке поклон.
– Купаться ходили. – Дэн пожал протянутую руку, похлопал Матвея по плечу, улыбнулся Туче. – А вы, как я посмотрю, уже в строю!
– Банальное отравление! – усмехнулся Матвей. – Клизмы, капельницы, промывание желудка – и вот мы уже как новенькие! Соскучился, друг?
– Не то слово! – И снова Дэн не покривил душой, этим троим он был рад просто несказанно. – Суворова тоже отпустили?
– Задержали, – не без злорадства сказал Гальяно. – Наверное, больше всех слопал огурцов. Пару дней можем спать спокойно. А вы, я гляжу, подружились? – Он многозначительно улыбнулся.
– Даже больше, – сказал Дэн очень серьезно.
– Ага, значит, к четырем мушкетерам присоединилась Миледи!
– Лучше уж Констанция, – буркнул Туча. – Миледи – та еще стерва. – Он бросил быстрый взгляд на Ксанку и густо покраснел.
– А Констанцию убили, – хмыкнул Гальяно. – Кстати, вы снова попали в переделку? – Он внимательно всмотрелся в Ксанкино лицо. – Нашу прекрасную леди кто-то посмел обидеть?
– Леди сама кого хочешь обидит, – фыркнула Ксанка.
– Столкнулись у реки с бандерлогами.
– Во блин! – Гальяно хлопнул себя по коленкам. – И как?
– Как видишь, живы, но проблемы были.
– Не сомневаюсь, что проблемы были. Эти гады даже девушек бьют. – Гальяно бросил извиняющийся взгляд на Ксанку.
– А как они вообще оказались за территорией? – спросил Матвей.
– Это я им дал ключ! – Из-за старой липы выступил Василий. Вид у него был виноватый и решительный одновременно.
Туча
Почему-то Туча совсем не удивился тому, что сказал Василий. При его-то любви к деньгам сохранять верность одному клиенту!
– Продал ключ этим волчарам?! – Гальяно покачал головой. – Да ты Брут!
– Я не Брут! Они сказали, что только искупаются. Они мне две тысячи дали.
– Понимаю, две тысячи – это сила. – Гальяно сплюнул себе под ноги. – За две тысячи можно и сподличать!
– Ничего ты не понимаешь! – В голосе Василия слышались слезы. – Мне деньги до зарезу нужны! Если потребуется, я еще и не то сделаю!
– Бизнес планируешь начать? Бизнесмен хренов!
– Он не для себя, – сказала молчавшая до этого Ксанка. – Тебе деньги для мамы нужны? Для операции, да?
Василий ничего не ответил, лишь зло шмыгнул носом.
– Не понял, что за операция? – Гальяно переглянулся с Матвеем.
– На сердце, – заговорил наконец парнишка. – Ей врачи два месяца дают без операции. Операция дорогая, мы на нее уже пять лет с папкой деньги собираем. Думали, получится еще один кредит взять, но папке больше не дают. А она умирает! Понимаете?! Моя мамка умирает, а денег нет… – Он отвернулся, плечи его дрожали от едва сдерживаемых рыданий.
– Сколько вам не хватает? – спросил Туча.
– Очень много, – сказал Василий, не оборачиваясь. – Шесть тысяч. Долларов…
– Да, – Гальяно казался растерянным, – даже если мы все скинемся, то получатся слезы.
– Не надо скидываться, – сказал Туча. – Подождите, я сейчас.
Это место он помнил очень хорошо. Прикрытая ветками и мхом дыра в основании забора. В дыре как раз помещался перемотанный скотчем сверток.
Туча разорвал скотч, развернул целлофан. Ему не нужно было пересчитывать лежащие внутри деньги. Десять тысяч долларов ровно. Вот и пригодился мамин подарок…
Он спрятал деньги за пазуху, из тайника в заборе достал еще одну вещь, повертел в руках, сунул за пояс штанов.
Впервые в своей никчемной жизни Туча чувствовал себя настоящим волшебником. Впервые окружающие смотрели на него, как на волшебника. Особенно Василий, недоверчиво и жадно прижимающий к груди сверток с будущим для его больной мамы. Остальные улыбались растерянно и удивленно, ободряюще хлопали Тучу по спине, что-то говорили, он не слышал. Он был счастлив, а счастье делало его беспечным и глухим.
