В воспоминаниях Риббентропа говорится: «Во второй половине следующего дня (29 августа) Гендерсона попросили прибыть к 18 час. 45 мин. в Имперскую канцелярию. Британский посол вел себя во время этого обсуждения весьма резко и даже позволил себе ударить кулаком по столу. Такое поведение чуть было не побудило фюрера, как он позже сказал Гессу, немедленно прекратить всякое обсуждение, но мне удалось вовремя вмешаться и, переведя разговор на другую тему, охладить вспыхнувшие страсти, не допустить срыва переговоров. В конце концов, Гитлер передал Гендерсону свой ответ в письменной форме».
Риббентроп так изложил этот меморандум: «Германское имперское правительство… 1) несмотря на скептическую оценку перспектив таких прямых переговоров с польским правительством, желает согласиться на предложение английского правительства; 2) принимает предложенное посредничество британского правительства в вопросе о направлении в Берлин наделенного соответствующими полномочиями представителя польского правительства и рассчитывает на его прибытие в среду 30 августа; 3) во всех своих предложениях никогда не имело намерения затрагивать жизненно важные интересы Польши или ставить под вопрос существование независимого Польского государства; 4) готово немедленно выработать предложения для приемлемого решения и (если удастся, сделать это еще до сообщения о направлении польского представителя) предоставить их в распоряжение британского правительства».
Комментируя этот меморандум, А. Тейлор в своей книге «Истоки Второй мировой войны» писал: «Это было отступлением от позиции, которую Гитлер занимал с 26 марта и затем ревностно подтверждал: он никогда не будет вести прямые переговоры с поляками. Хотя Гендерсон жаловался, что это требование опасным образом приближается к ультиматуму, он был готов его принять; он считал, что «это – единственный шанс предотвратить войну». Однако ценой предотвращения войны были бы переговоры с Гитлером, который наверняка потребовал бы от Польши существенных территориальных и иных уступок.
Риббентроп вспоминал: «Посол Гендерсон передал своему правительству германский ответ еще вечером 29 августа по телеграфу. Донесение его… поступило в Лондон в 0 час. 15 мин. Первой непосредственной реакцией английского правительства была направленная в Берлин телеграмма следующего содержания: ожидать прибытия польского представителя для начала переговоров ранее чем через 24 часа «неразумно». Гендерсон 29 августа сообщил лорду Галифаксу по телеграфу о передаче по назначению этой поступившей ему телеграммы. При этом он процитировал замечание Гитлера, что от Варшавы до Берлина можно долететь за полтора часа. В качестве собственного комментария Гендерсон добавил в своей телеграмме: сам он за то, «чтобы польское правительство в последний час все же проглотило пилюлю этой попытки, дабы установить непосредственные отношения с Гитлером, пусть даже ради одного того, чтобы убедить весь мир, что оно со своей стороны готово принести жертву для сохранения мира…» Таким образом, Англия, как и во время судетского кризиса, занялась уговариванием правительства другой страны в пользу переговоров с Гитлером.
Тейлор писал: «Гендерсон давил на свое правительство. Он убеждал французское правительство, чтобы то немедленно добилось визита Бека в Германию. Он особенно был настойчив в отношении посла Липского. Однако Липский никак на это не реагировал. Кажется, что он не удосужился сообщить о требовании Гитлера в Варшаву. Французское же правительство отреагировало живо: французы сказали Беку, чтобы тот направлялся в Берлин немедленно. Но решение зависело от британского правительства. Англичане получили то, что они хотели и на что постоянно намекали Гитлеру: прямые переговоры между Польшей и Германией. Гитлер выполнил то, что от него хотели; а поляки не смогли это сделать. У англичан были серьезные сомнения в том, что поляки появятся в Берлине по приказу Гитлера. Сообщая о настроениях Чемберлена в Вашингтон, посол США Джозеф Кеннеди писал: «Откровенно говоря, думая о том, кто проявит больше рассудительности, он более сомневается в поляках, чем в немцах». В Берлине знали об этих настроениях и не сомневались, что Польша оказалась в полной изоляции, и ее никто не будет поддерживать на Западе.
Однако, как отмечал Риббентроп, «инициативе своего берлинского посла – в любом случае не отвергать наотрез предложение Гитлера – британское правительство не последовало. Оно не передало немедленно ответную ноту Германии польскому правительству и тем самым замедлило вручение ему германского приглашения к переговорам. Хотя оно незамедлительно проинформировало британского посла в Варшаве сэра Кеннарда, но при этом дало ему указание не сообщать польскому правительству ответ Гитлера до получения им новых инструкций из Лондона». Гитлер и Риббентроп не учитывали того, что после захвата Чехии, мюнхенское соглашение подвергалась острой критике со стороны широкой оппозиции на Западе. На сей раз Великобритания не спешила оказывать слишком жесткое давление на другую страну, оказавшуюся в ситуации, схожей с той, в какой была Чехословакия в сентябре 1938 года. Поэтому вновь пойти точно по мюнхенскому сценарию история не могла. Однако поведение правительства Чемберлена опасно приближалось к мюнхенскому образцу.
Обвиняя британскую дипломатию в двуличии и коварстве, Риббентроп писал: «Огромнейший исторический интерес представляет выяснение вопроса о том, какая взаимосвязь существует между инструкциями британского правительства своему послу в Варшаве и тем фактом, что в течение того же 30 августа было принято, хотя еще и не объявлено, решение провести в Польше всеобщую мобилизацию. Момент этой мобилизации, о которой нам в тот же день было конфиденциально сообщено, имеет для общей оценки кризиса крупнейшее значение. Она резко противоречит мнимому заверению Польши о ее готовности к прямым переговорам с Германией». Пытаясь доказать, что объявление мобилизации в Польше стало причиной войны, Риббентроп словно забывал о том, что уже с весны 1939 года в Германии полным ходом шла подготовка нападения на Польшу по плану «Вайс» и лишь по его просьбе это нападение было отложено на неделю.
По словам Риббентропа, в течение 30 августа «британское правительство… явно обдумывало, как найти укрытие в зарослях затяжных тактических процедур. Особенно отчетливо это проявилось в телеграмме, которую Галифакс направил вечером в 18 час. 50 мин. 30 августа послу Гендерсону… В ней Гендерсону дается указание предложить германскому правительству через польское посольство сначала пригласить Варшаву обсудить «инициативу проведения переговоров», хотя германское имперское правительство уже с 28 августа имело британо-польское обещание немедленной готовности к переговорам и ответило на него предложением их конкретной даты!».
Риббентроп вспоминал: «Нота британского правительства, содержащая ответ на заявление Адольфа Гитлера от предыдущего дня (29.8), поступила в английское посольство в Берлине 30 августа между 20 и 23 часами. Посол Гендерсон договорился со мной о встрече в 23 часа. Учитывая позднее поступление ноты, беседа могла состояться только в полночь. В меморандуме, который Гендерсон захватил с собой и передал мне, британское правительство отступило от своей позиции, занятой им двумя днями раньше (28.8). Тогда оно потребовало «немедленных прямых переговоров» в качестве «логичного следующего шага»; теперь же лондонский кабинет поддерживал предложение о проведении германо-польских переговоров хотя и «со всей срочностью», но «не сегодня же». При этом британское правительство явно желало германо-польской дискуссии уже не о предмете самого спора, а о «способе установления контакта и о подготовке обсуждения».
