– Если упадете, – сказал без улыбки Диармайд, – постарайтесь не кричать: вы можете выдать остальных.
Теперь Кевин наконец смог немного разглядеть противоположный и тоже совершенно отвесный берег реки. Он был расположен значительно ниже той точки, где они сейчас находились. Там горели сторожевые костры и виднелись темные фигурки воинов Катала – то были передовые пограничные посты, охранявшие земли и сады Катала от практически неосуществимого вторжения с севера.
Кевин, с трудом сдерживая дрожь, выругался и прошептал:
– Это же невозможно! Чего им там бояться? Ведь здесь никогда и никто перебраться не сможет!
– Да, разлом здесь глубокий, – спокойно кивнул Колл, лежавший на краю справа от Кевина. – Но Диар говорит, что несколько веков назад через Сэрен кое-кто все же перебрался, причем удачно. Правда, всего единожды. Вот мы и попробуем сделать это во второй раз.
– Черт побери, неужели только развлечения ради? – рассердился Кевин, все еще не веря тому, что они действительно будут сейчас штурмовать эту бешеную реку. – А что, собственно, случилось? Вам с принцем что, в триктрак играть надоело?
– Во что играть?
– Неважно, – буркнул, опомнившись, Кевин.
Да, по правде говоря, и объяснять-то, что такое триктрак, было уже некогда: Диармайд, находившийся справа от них и чуть дальше, тихо сказал что-то Эррону, и тот, гибкий и ловкий, мгновенно бросился к большому корявому дереву, которого Кевин в темноте даже и не заметил, и стал тщательно привязывать к стволу веревку. Затянув последний узел, Эррон сбросил конец веревки с обрыва и стал понемногу травить ее, придерживая руками. Когда последнее кольцо исчезло во тьме, Эррон поплевал на ладони и вопросительно глянул на Диармайда. Принц кивнул, и молодой воин шагнул вперед и исчез за краем обрыва.
Все точно загипнотизированные следили за туго натянувшейся веревкой. Колл даже разок сходил к дереву и проверил крепость узла. Ожидание было настолько тягостным, что ладони у Кевина от волнения стали влажными, и он тайком вытер их о штаны. Затем – по ту сторону натянутой веревки – он заметил Пола Шафера; тот смотрел на него, но в темноте лицо его ясно разглядеть было невозможно. И все же что-то в выражении этого лица, некая странная и строгая отчужденность, внезапно заставило Кевина осознать, ЧТО может сейчас произойти. Мысль об этом ледяным холодом обдала его с головы до ног и безжалостно вернула к воспоминаниям о той ночи, которую он тщетно старался забыть навсегда, – к той ночи, когда погибла Рэчел Кинкейд.
Впрочем, он всегда вспоминал Рэчел с искренней теплотой и любовью – кажется, невозможно было не любить эту темноволосую девушку, обладавшую удивительным, каким-то застенчивым изяществом, которую, однако, две вещи на свете способны были мгновенно воспламенить: звуки ее виолончели и присутствие Пола Шафера. У Кевина каждый раз перехватывало дыхание, когда он видел это – огонь, который вспыхивал в ее темных очах, когда в комнату еще только должен был войти Пол. Впрочем, замечал он и то, как нерешительно, с трудом раскрывается навстречу этой прелестной девушке душа его гордого друга. Но все же раскрывается – с верой, с надеждой. А потом все вдруг разлетелось вдребезги, и он стоял со слезами бессилия на глазах рядом с Полом в приемном покое больницы Св. Михаила, когда хирург сказал им, что Рэчел умерла, а лицо Пола Шафера после этих слов превратилось в застывшую маску. И тогда Пол произнес ту единственную фразу, после которой никто более не слышал от него ни словечка о гибели Рэчел: «Это должен был быть я». Он сказал это и ушел в ночь из чересчур ярко освещенного приемного покоя больницы. Ушел один.
Мысли Кевина нарушил вдруг совсем иной голос, обращавшийся к нему и принадлежавший совсем другой, теперешней, ночи и совсем другому, чужому, миру:
– Эррон уже внизу. Теперь твоя очередь, друг Кевин, – сказал Диармайд. И действительно, веревка больше не была натянута, а плясала в воздухе над пропастью, и это означало, что Эррон благополучно достиг дна ущелья.
Кевин, не думая больше ни о чем, поплевал по примеру Эррона на ладони и, покрепче ухватившись за конец веревки, скользнул вниз.
Притормаживая носками сапог о скалу для того, чтобы сохранить равновесие и уменьшить скорость, он осторожно спускался, перехватывая руками веревку, навстречу все более усиливавшемуся реву потока, зажатого в Сэренской горловине. Из отвесной скалы, по которой он спускался, торчали острые обломки – вполне реальная угроза, что веревка перетрется об один из них, – однако поделать с этим ничего было нельзя. И ничем нельзя было уменьшить боль в ободранных до крови, огнем горевших ладонях. Кевин лишь однажды посмотрел вниз, и у него сразу закружилась голова – с такой скоростью мчался там грохочущий поток. Повернувшись лицом к отвесному утесу и пытаясь сосредоточиться исключительно на спуске, Кевин некоторое время повисел неподвижно, а потом, несколько успокоившись, продолжил скольжение вниз, цепляясь руками, отталкиваясь и притормаживая носками сапог, вниз, вниз, туда, где ждала ненасытная река. В итоге он действовал почти машинально, нащупывая ногой трещины в скале или отталкиваясь от нее, как только веревка начинала скользить у него в ладонях. Он запретил себе чувствовать боль и усталость, запретил думать о том, что измученные верховой дорогой мышцы снова ноют от невероятного напряжения, он забыл даже, где находится. Весь мир сосредоточился для него сейчас в туго натянутой веревке и корявой поверхности скалы. Казалось, так было всегда и будет вечно.
Кевин настолько увлекся спуском, что, когда Эррон схватил его за лодыжку, сердце у него чуть не выскочило от внезапного ужаса. С помощью Эррона он приземлился на узенький выступ у самой воды; буквально в трех шагах от них неистовствовала, обдавая их брызгами, могучая Сэрен, совершенно ошеломившая его своим ревом. Разговаривать было практически невозможно: они просто не слышали друг друга.
Эррон три раза дернул за свободно повисшую веревку, и через несколько мгновений она уже вновь начала ритмично подергиваться и подпрыгивать под чьей-то тяжестью. Это Пол, устало подумал Кевин, это, конечно же, Пол. И вдруг все остальное заслонила одна отчетливая мысль, заставившая его начисто забыть об усталости: ПОЛУ ВСЕ РАВНО, ДАЖЕ ЕСЛИ ВЕРЕВКА ВЫСКОЛЬЗНЕТ У НЕГО ИЗ РУК. Выскользнет? Эта внезапно открывшаяся истина ударила Кевина, будто жаркой волной. Он посмотрел вверх. И с безумным беспокойством стал вглядываться в эту отвесную каменную стену, но луна освещала сейчас лишь южный берег, и Шафера в кромешной темноте видно не было. Только ленивое, почти насмешливое покачивание веревки свидетельствовало о том, что там, в вышине, кто-то есть.
И лишь теперь – чересчур поздно, господи, как поздно! – Кевин понял, насколько Пол сдал в последнее время. Он вспомнил, как вез его в больницу всего какие-то две недели назад после того злополучного баскетбольного матча, в котором Полу участвовать уж никак не следовало, и при воспоминании об этом сердце у него болезненно сжалось. Не в силах более вглядываться в эту темную грозную стену, он повернулся и стал смотреть на подпрыгивающий конец веревки. Пока продолжается этот безмолвный медленный танец, с Полом все хорошо. Подергивание веревки означает жизнь, продолжение жизни, и Кевин изо всех сил сосредоточился на этой мысли. Он не молился, но думал в этот миг об отце, что для него означало примерно то же, что и молитва.
