«…За всю жизнь у меня не наберется и шести-семи спектаклей, где я участвовал, которые были бы приняты с таким шумным – поистине триумфальным – успехом. Если правда, что человечество, смеясь, расстается со своим прошлым, то здесь оно расставалось со сталинским прошлым, хохоча, чтобы не сказать гогоча. Аплодировали чуть ли не через каждую реплику, все рождало отклик в зале: и король – Евстигнеев, и „честный старик“ – Кваша, первый министр его величества, загримированный под дедушку Калинина, и извивающийся министр нежных чувств – Сергачев, который каждый раз импровизировал очень к месту какие-нибудь куплетики: „Мы в лесочек не пойдем, нам в лесочке страшно!“. Была прелестна в роли Принцессы Нина Дорошина. И все мы, игравшие даже относительно небольшие роли, были счастливы участием в этом поразительном ефремовском спектакле.
Успех „Голого короля“ был столь оглушителен, что донесся до Москвы, и, когда через две недели мы туда вернулись, билеты оказались распроданы не только на „Короля“, но и на все старые спектакли, которые до этого не делали аншлагов. С 5 апреля I960 года и по сей день „Современник“ не знает пустых мест в зале, и сделал это „Голый король“, сыгранный в Ленинграде 24 марта того же года…»
И далее актер сообщает следующее: «Мы заканчивали сезон на площадке театра им. Пушкина и театра-студии киноактера. Над „Голым королем“ и над нашим театром сгущались тучи. Спектакль, выпушенный в свет по оплошности и недосмотру, хотели закрыть с треском. Узнав об этом, мы лихорадочно играли его каждый день – тридцать раз в месяц! Толпа в надежде приобрести лишний билетик стояла на улице Горького в пятистах метрах от театра Пушкина. Милиция разгоняла людей с плакатами, на которых было написано: „Куплю лишний билетик на «Голого короля»!“. Начальство всех сортов и уровней посещало спектакль. Оно видело тот фантастический прием, который устраивала публика происходящему на сцене, и как же у него чесались руки прекратить безобразие, издевательство и хулиганство! Почему оно на это не пошло, тоже до сих пор не могу понять. Или было уже поздно? Птичка вылетела из гнезда?.…»
Есть еще одно объяснение того феномена, когда власти не соизволили даже пальцем пошевелить, чтобы прихлопнуть этот крамольный спектакль. А именно – это было выгодно чекистам, которые и затеяли этот скандал. После него «Современник» превратился в один из самых посещаемых театров Москвы, куда стремились попасть не только советские граждане, но и иностранцы, особенно – дипломаты. Последние стали заводить знакомства с актерами театра, в том числе и с теми, кто работал на КГБ (с тем же Михаилом Козаковым, например). Причем для облегчения такого рода контактов «Современнику» разрешили открыть в подвальчике небольшое кафе. Вот что сам Козаков рассказывал на этот счет:
«…В театре, в подвальчике, мы открыли свое кафе, которое работало после спектакля. Вход – двадцать копеек. Самообслуживание. Водка, коньяк, кофе, сосиски, бутерброды. Отыграл, и не надо тебе тащиться в ресторан ВТО и видеть посторонние физиономии, а берешь своих друзей, которые были на спектакле, – ив подвальчик „Современника" потолковать, обсудить сыгранное за рюмкой водки. А там кого только не увидишь, чего не услышишь. писатели, поэты, физики-лирики, пение под гитару, и стихи, и споры-разговоры до утра. Все свои. Посторонним вход воспрещен. Не пойдут в сомнительный подвальчик не те поэты, не те писатели, не те физики-лирики. Разве что из злого любопытства может затесаться кто-нибудь из чужих, но нет, не понравится ему там, не придет туда больше и дружкам своим не посоветует.
К театру тяготели самые интересные люди, как потом к Таганке. „Таганца“, „Таганца“ – будут цокать иностранцы, любители театрального искусства, приезжающие в Москву. А тогда – „Современник“, „Модерн театр фром Москоу“.
Называю самые первые из приходящих на память звучных имен, – имен людей, с которыми мы встречались. Норис Хоутон, крупнейший театральный деятель Америки, написавший тогда две, а теперь уже три книги о России, – первая написана еще в тридцатые годы: Мейерхольд, Таиров, Станиславский, Немирович-Данченко; вторая, „Повторная гастроль“, – это уже Охлопков, Товстоногов и „Современник" Актеры – Ричард Харрис, Витторио Гассман. Роже Планшон – режиссер, артист, драматург. Питер Брук. Киношники Роже Вадим и Джейн Фонда. Англичане, французы, итальянцы, американцы, поляки… Что говорить, в Москву тогда стремились многие – был, стало быть, интерес.
А незабываемый вечер, проведенный в обществе легендарного сэра Джона Гилгуда! Нет, нет, это было очень веселое время, интересное время, когда мы видели чужое искусство и уже могли похвастаться кое-какими своими успехами.
Эдуардо де Филиппо – „Мэр района Санита“; „Отелло“ с великим Лоренсом Оливье в Кремлевском театре; Планшон с изысканным, ироничным спектаклем „Три мушкетера“, с поразительным решением „Тартюфа“; Жан Вилар с Марией Казарес – „Дон Жуан“, Жан Вилар – „Делец“ Бальзака. И конечно, конечно! – „Король Лир“ Питера Брука с гениальным Полом Скофилдом – Лиром.
И со многими, если не со всеми мы, современниковцы, встречаемся лично, разговариваем, веселимся. Шестидесятые годы…».
В этот же подвальчик захаживали и иностранные дипломаты, тяготевшие к «Современнику». Там их «нагружали» алкоголем и заманивали на чью-нибудь квартиру – продолжать веселье. А на самом деле. И снова послушаем рассказ М. Козакова:
«…Время от времени мне напоминали о себе: звонили по телефону, назначали свидания в разных местах (в гостиницах, на частных явочных квартирах, просто на улицах). Это случалось, как правило, после приемов в американском посольстве или перед приемом в каком-нибудь другом капиталистическом посольстве. Их интересовало мое отношение к послу, его жене или какому-нибудь другому лицу посольства. КГБ никогда не спрашивал меня про поведение советских людей, бывших на этих приемах.
Зная, что я и некоторые мои товарищи из художественной интеллигенции (фамилии не называю – те, о ком речь, узнают себя сами), бывая на приемах и вечеринках в доме американского посла, подружились с первым секретарем американского посольства Робертом Армстронгом, нас попросили об услуге: о встрече с ним в домашней обстановке. Кроме моих молодых тогда товарищей из художественной интеллигенции в моем доме по адресу Шебашевский тупик, 4, на вечеринке присутствовал и товарищ из КГБ. Его звали Игорь Николаевич (за подлинность имени не ручаюсь). Мы должны были его представить господину Армстронгу как театроведа или художника (точно не помню), что мы и сделали. Когда господин Армстронг почему-то быстро опьянел, чего с ним раньше никогда не случалось, он стал рассказывать, что любит своего президента, Джона Фицджеральда Кеннеди, и всю его семью и что, если Кеннеди почему-либо не победит на предстоящих перевыборах, он, господин Армстронг, уйдет из политики. Затем господин Армстронг уснул у меня дома на диване, а мы пошли курить на балкон.
Уже позже один из моих товарищей из художественной интеллигенции рассказывал, что, когда он, направляясь из туалета, зашел в комнату, где спал секретарь посольства, в его брошенном на кресло пиджаке рылся товарищ Игорь Николаевич. Заметив растерянность моего товарища из художественной интеллигенции, он велел ему обо всем молчать. Мы еще не раз после этого бывали в доме американского посла на Собачьей площадке господина Армстронга – он был молодой и приятный человек, – пили его виски и курили его сигареты. Один раз я украл у него и вынес под рубашкой книжку „Альманах IV“ – „Воздушные пути“ на русском языке, изданную в Нью-Йорке в 1955 году, где – в том числе – были опубликованы стихи Иосифа Бродского и стенограмма его ленинградского процесса, сделанная Фридой Вигдоровой. Я очень боялся проносить украденную книгу, когда выходил из ворот дома на Собачьей площадке, так как там был пост и советский милиционер, сидящий в будке, мог меня арестовать и обнаружить альманах, который я украл с книжной полки американского посланника.
