Райка вскоре сошлась с участковым, тот был ей пара – молодой, здоровый деревенский парень. Приходил вечерами, и Райка выкатывала кресло с парализованным мужем в коридор, где тот сидел часами и по лицу его текли бесконечные слезы. Соседи проходили мимо и опускали глаза. И жалко старика, а что поделаешь? Да и вообще, поделом ему, кобелю старому.
Еще женился Ларин отец, инженер Стрекалин. Вот за кого соседи радовались! На своей секретарше, миниатюрной и милой красавице Маргарите, которая была тут же прозвана Дюймовочкой. Славная, тихая, доброжелательная. На кухне со всеми здоровается, у всех спрашивает, как дела, нужно ли чего. Маргариту полюбили. К мужу она относилась нежно – жизнь обоих побила, никого не пропустила. Поговаривали, что она восемь лет ухаживала за лежачим мужем, бывшим альпинистом, повредившим на своих отчаянных виражах позвоночник. Досталось бедной женщине по горло, под завязку. Но сама она про свою прежнюю жизнь ничего никому не рассказывала, ни слова, ни жалобы – а это всегда люди способны оценить. Старая Глаша совсем одряхлела и почти ослепла. Помощница из нее уже была никакая. Теперь Дюймовочка Маргарита мыла Глашу в ванной в большом эмалированном тазу, выводила к подъезду подышать воздухом, варила обеды, стирала белье. И опять не роптала.
Аннушка вышла на работу. Дали ей два шестых и два седьмых класса. Директриса ее пожалела: куда ей сразу, без опыта, старшеклассников, съедят ведь девчонку, потрохов не оставят.
К концу третьего месяца токсикоз постепенно отступил, правда, все время хотелось спать и есть – и, стесняясь и краснея, она брала в школьной столовой два вторых и еще пару пирожков с повидлом.
Как-то с ней за столик присела учительница физики Светлана Петровна, дама лет сорока пяти. Она с удивлением взирала на тарелки, стоявшие перед Аннушкой, а потом не выдержала и сказала:
– Ну, девка, ты даешь, у меня столько муж за ужином не съедает. А он медведь будь здоров, сто двадцать кэгэ. А ты при таком питании еще ничего, счастливица. – Потом вдруг поставила стакан с компотом на стол и всплеснула руками: – А ты часом не беременная, а, девица?
Аннушка мгновенно залилась краской, выскочила из-за стола и выбежала из столовой.
На следующий день ее вызвала директриса. Посмотрела на нее внимательно, тяжело вздохнула и спросила:
– Ничего сказать мне не хотите, Анна Брониславовна?
Аннушка затравленно молчала.
– Ну, все ясно, – опять тяжело вздохнула директриса. И жестко добавила: – Негоже жизнь свою с вранья начинать.
В апреле Лара родила близнецов – двух мальчиков, довольно крепких для двойни, по два с половиной килограмма. Рожала долго и тяжело, но мальчишки оказались здоровыми. Левушка был на седьмом небе от счастья.
А в начале августа родилась девочка у Аннушки – слабенькая, маленькая, болезненная. Из роддома их встречала Елизавета Осиповна – одна. Гера приехать не смог – в феврале у них с Ниночкой тоже родилась дочка – назвали Лизонькой, в честь бабушки. Дома Елизавета Осиповна все подготовила к приезду дочери – кроватку, коляску, приданое. Девочку назвали Милочкой.
В квартире шушукались по углам про Анюту. Кто ждал от такой тихони подобного? Вот от Лары – пожалуйста, сколько угодно. Но от скромницы Анюты? Чудеса, ей-богу. Но поговорили и забыли. Людей больше увлекала другая важная новость: поговаривали, что коммуналку будут расселять и всем дадут отдельные квартиры. Правда, черт-те где, на выселках, в новостройках, в Бабушкине. Но зато это будет своя, отдельная квартира, с чистой ванной, туалетом и только своей, личной кухней. Радовалась в основном молодежь. Старики недовольно скрипели, не хотели уезжать из центра, где прожита вся жизнь, где все близко, понятно и знакомо и все под рукой. А там, говорят, хлеб бывает в магазине два раза в неделю.
Как-то забежала Лара на минутку – посмотреть на Анютину дочку (своих мальчишек она оставила на старенькую бабушку). Поохала-поахала:
– Ах, Анька, счастливая! У тебя девка, не то что у меня, два пацана – намаюсь с ними, ох, намаюсь!
Говорила, что сидеть дома не собирается, а собирается идти служить в театр. Левушка, конечно, психует, ревнует к каждому столбу, беснуется. Но кто же его будет слушать! Не выйдет у него ни черта – не запрет в четырех стенах.
– А мальчишек? – спросила Анюта.
– В ясли, в ясли, куда же еще, – бодро ответила Лара.
– А не жалко? Болеть ведь начнут, – удивилась Аннушка.
– Ну знаешь ли, – почти возмутилась Лара, – хорошо тебе говорить, у тебя мать на подхвате. А у меня два спиногрыза, бабка восьмидесятилетняя и вечно хандрящий Левушка. Нет уж, хоронить я себя не собираюсь. Не дождетесь! – привычно легко рассмеялась Лара.
Елизавета Осиповна была счастлива, что они переезжают в отдельную квартиру.
– Меньше глаз, – приговаривала она, пакуя вещи.
К Новому году все стали разъезжаться. Не суждено было пожить в отдельном жилье старухе Капустиной – она тихо умерла ночью. От чего? От старости.
Не доехал до Бабушкина и майор Горлов. Его молодая жена Раиса уехала на три дня в деревню к родне, оставив беспомощного мужа одного. Сутки был Горлов за закрытой дверью. Выл страшно, волком. Соседи пытались открыть дверь, – не получалось. А когда вскрыли, было уже поздно. Майор Горлов сидел, вцепившись побелевшими пальцами в ручки своей коляски с открытым ртом, – застывшим в крике о помощи.
В новую квартиру Райка въехала с участковым. Не дожила до новой квартиры и старенькая Глаша.
Ларин отец, инженер Стрекалов, въехал в новую «трешку» с женой Маргаритой и удочеренной девочкой Дашенькой.
Лара и Левушка с детьми поселились в соседнем доме. Лара служила в театре оперетты. Увы, на вторых ролях. Примы из нее не вышло. Она похудела, осунулась и была очень недовольна жизнью. Хозяйство, старуха бабушка, рефлексирующий муж с крошечной зарплатой, двое вечно орущих и дерущихся детей, обеды, стирка, уборка… Разве о такой жизни мечтала красавица Лара? Ну разве это все по справедливости? Дети и муж ее раздражали, хозяйство она не выносила. На работе не клеилось: интриги, зависть – словом, помойка.
Анюта с Милочкой и Елизаветой Осиповной с удовольствием обживали новую квартиру. Конечно, они скучали по центру. Но здесь, на окраине, они пытались найти положительное – воздух, например. Что уж говорить об отдельной, сверкающей белоснежным кафелем ванной? А кухня? Своя, только своя – новый гарнитур, современный светлый пластик, новый холодильник. Своя плита – не нужно ждать, пока кто-то освободит конфорку. Красный уютный абажур над столом. Светлые шторы на окне. На подоконнике – фиалки в горшках, фиолетовые, бледно-розовые и белые. У Елизаветы Осиповны – своя комната, у Анюты с Милочкой – своя.
Когда Милочке исполнился год, Анюта вышла на работу – новая школа была в пятнадцати минутах ходьбы от дома. Однажды встретила в магазине Лару – та была возбуждена, болтала без умолку. Вышли на улицу – Лара начала рассказывать ей, что у нее сумасшедший роман с режиссером. Ну просто безумство какое-то. Конечно, она бы ушла от Левушки не раздумывая, но режиссер прочно женат. Жена – пьющая истеричка, он не решится никогда, нет. Ну, и бог с ним, главное – африканская страсть, любовь. Да и роли тоже. Теперь у нее появились роли. Лара была опять очень хороша – волосы по плечам, горящие глаза.
