К тому же пыльца — огоньки — вдруг сильно встревожились. С угрожающим тихим рокотом облачко двинулось к Маргарите. Рокот нарастал. Стало трудно дышать. Почему-то пахнуло застоявшейся водой. «Так пахнет, если пруд, около которого гуляешь, закидали мусором, и он превращается в болото», — подумала девочка и опрометью бросилась прочь, отмахиваясь от липнувших к лицу светлячков. А сзади, казалось, врубили сигнализацию — такой истошный поднялся вой. На бегу Маргарита дернула дверь костюмерной, та не поддалась. «Никто и не сомневался», — подумала она, резко свернув в сторону фойе. Там было пустынно: ни уборщиц, ни гардеробщицы тети Насти, которая целыми днями вязала, сидя на стульчике, шерстяные носки. Слава богу, стеклянная дверь на улицу оказалась открыта.
Остановилась Маргарита только через два квартала. Никто за ней не гнался, а по щекам тихонько текли слезы. Они щипали в носу, застилали глаза. Стесняясь вытирать их на виду у прохожих (маленькая, что ли), девочка так и брела по улице почти наугад, едва различая асфальт под ногами и картинки по сторонам.
— Эй, милая, ты чего? — услышала она вдруг и поняла, что кто-то дергает ее за подол куртки. — Ну-ка не реви, тоже мне — слёзки на колёсках!
Протерев, наконец, глаза, Маргарита увидела перед собой обглоданный временем песцовый воротник пальто и веселое лицо уличной торговки. Та приветливо улыбалась, поблескивая золотым зубом. Прилавок изображал деревянный ящик, застеленный газеткой. Между мешком с жареными семечками и связкой тряпичных мячиков стояла коробка с самодельными петушками цвета «вырви глаз». Мячики на резинках украшали тщательно разглаженные «золотинки», которые подозрительно напоминали фольгу от съеденных давным-давно конфет. Весь товар выглядел достаточно нелепо. Ведь в любом магазине поблизости продавали «чупа-чупсы» самых разных моделей и пластиковые «йо-йо». Причем некоторые «чупики» были снабжены конфетами, а «йо-йо» — начинены бегущими огоньками. Начнешь играть с таким, а он тихонько зажужжит, замигает, совсем как маленький космический аппарат…
— Не реви, — сказала торговка. — На-ка лучше, — и протянула Маргарите развеселого красного петушка и мячик с розовой золотинкой.
— Спасибо, что вы, — шмыгая носом, поблагодарила девочка, — у меня и денег-то нет.
— Ничего, сочтемся, — заверила торговка. — Считай, подарок от заведения.
И она хрипло хихикнула, накрывая свое богатство полиэтиленовой пленкой, потому что с неба крупными хлопьями повалил мокрый снег.
— Иди-иди, чего стоишь, — подтолкнула она Маргариту, застывшую в нерешительности, — лоток не загораживай.
И Маргарита пошла, рассеянно засунув леденец и шарик в карман курточки. Хотя возвращаться в пустую квартиру совсем не хотелось. Снегопад, стремительно пронесшись над городом, кончился, по улицам и дворам словно прошлись побелкой, и тут же стало смеркаться. Из детсадов вели домой карапузов в цветных комбинезонах, похожих на игрушечных космонавтиков. А во дворах взрослые, прикидываясь, что делают это для детей, лепили снеговиков.
ГЛАВА 7
где в дверь к Маргарите звонит джентльмен с собакой
Зима, похоже, не состоялась. Маргарита проснулась от того, что за окном падали на землю с веток, карнизов и крыш тяжелые капли. Таял выпавший снег. «Утро теперь или вечер?» — подумала девочка. Вернувшись из театра, она несколько раз набрала номер Корицы. Потом немножко послонялась по пустой квартире, немножко поплакала. В конце концов уснула, не раздеваясь, на бабушкиной кровати, в смутной надежде, что «утро вечера мудренее». А теперь не могла понять: уже наступило «утро» или продолжает длиться бесконечный «вечер»? И тут раздался звонок в дверь.
Маргарита бросилась в прихожую с криком «Бабушка-а-а-а!!!», но, услышав в ответ собачье тявканье, остановилась. С опаской заглянула в глазок: в мутном свете коридорной лампочки переминался с ноги на ногу давешний джентльмен из-под фонаря. Он то и дело наклонялся к собачке и что-то тихо ей втолковывал. Но песик только гордо вскидывал мордочку и несогласно отвечал: «Р-ррр-гав».
«Открывать или не открывать?»{8} — лихорадочно соображала девочка. Хотя пальцы уже сами собой тянулись к замку.
— Кто там? — едва успела она спросить, делая первый поворот ключа.
— А Евгения Дмитриевна дома? — ответили с той стороны.
Маргарита распахнула дверь. Первым порог квартиры гордо переступил пекинес.
— Георгий, — представляя его хозяйке, сказал человек из-под фонаря, согнувшись в театральном поклоне. — А я, — он стянул с головы берет, — старинный друг вашей бабушки.
— А я… А меня, — начала было Маргарита, но вместо того, чтобы назвать свое имя, неожиданно для себя самой разрыдалась в голос.
Через полчаса все уже мирно пили чай на кухне. Маргарита, уткнувшись носом в большую кружку, время от времени всхлипывала. Пекинес Георгий урчал, устраиваясь на атласной подушечке, в большом кресле. А Че — именно так попросил называть себя странный гость — вертел в руках приемник Корицы.
— Так-так, — совсем как бабушка произнес он, поправив круглые очки, — как же это включается, Георгий? Я что-то кнопки не вижу.
— Гав, — коротко ответил пекинес.
— Справа? — разглядывая приемник, переспросил Че. — Ну что ж, попробуем справа…
Он что-то нажал, и панельная доска засветилась слабым зеленым светом.
— И как она этим пользовалась, а, Георгий?
— Р-гав!
— И я не знаю, — согласился Че. — Только нашла она нас с помощью этого прибора, — обратился он уже к Маргарите. — Твоя бабушка большая мастерица на такие штучки. Никогда не понимал, как ей это удается. У меня, — он снял очки и протер их носовым платком, — точнее, на даче у моего друга, где я жил, неожиданно заработала старая «Ригонда»{9}. А ведь ее лет десять в розетку не включали, у нее и штепселя нет. А засветилась, и будто диктор передачу начал, знаешь, сквозь шумы такие и помехи.
Че покрутил ручку настройки, недоуменно пожал плечами.
— Гав, — вмешался в разговор Георгий, который уже вольготно устроился на атласной подушке и картинно свесил вниз короткие лапки. — Гав-гав.
— Да что ты говоришь? — спохватился Че. — Думаешь, она родной внучке и не рассказывала? Хотя, что же это я, ворожайка старая…
Он отложил приемник в сторону и повернулся к Маргарите, которая смотрела на своих гостей во все глаза и уже ничему не удивлялась, потому что слишком устала удивляться за этот бесконечный день.
