Полина зажмурилась, как от боли, нажала отбой, вскочила с кровати, подбежала к окну, вернулась обратно, сжав кулаки, закричала в потолок:
– Дура! Дура, дура, дура!
Мотая головой, плюхнулась на кровать, закрыла лицо ладонями.
– Вот ведь дура, – простонала она. – Стыдно-то как, господи…
Она пошла в ванную, открыла холодную воду. Стараясь не глядеть в зеркало, наклонила голову, набрала в ладони ледяную воду, опустила лицо. В спальне зазвонил телефон.
– Да! – прокричала Полина, едва успев вытереть ладони о джинсы. – Але!
– Я еще не закончил, – мрачно проговорил профессор. – Невежливо бросать трубку. – Он помолчал и тем же хмурым голосом продолжил:
– Лорейн позвонила в конце зимы, где-то в феврале… Спрашивала про аспирантуру, есть ли у меня знакомые на кафедре литературы, могу ли я помочь. Я сказал, что помогу, – профессор помедлил. – Потом она позвонила недели через две. Я ее даже не узнал, голос был странный, какой-то загнанный, что ли… Я толком ничего не понял, напомнил про аспирантуру – я говорил с Флетчером о ней, Лорейн ответила, что с аспирантурой вряд ли теперь получится.
Профессор снова замолчал.
– Это был последний разговор. Я звонил потом, уже весной. Сначала включался автоответчик, потом номер отключили.
Полина помолчала, сказала тихо:
– Спасибо, Саймон.
Ей хотелось сказать что-то еще, попытаться еще раз убедить его, что та история с серьгой была случайностью, досадной, отвратительной, но случайностью. Что не строила она никаких коварных планов, не мечтала окрутить, женить его на себе. Вместо всего этого Полина повторила «спасибо» и нажала отбой.
Календарь валялся на полу. Полина подняла его, стала листать. В сентябре было обведено второе число и двадцать девятое, в октябре двадцать четвертое, в ноябре – двадцатое. Лорейн Андик отмечала свой цикл, он почти полностью совпадал с циклом Полины. Она была уверена, что в декабре будет отмечено шестнадцатое, но декабрьская сетка осталась пустой. Из этого следовали лишь два вывода: Лорейн по какой-то причине перестала делать отметки или же цикл прекратился.
Снаружи взвыла пожарная сирена, Полина вздрогнула, подошла к окну. На северной окраине города рядом с озером что-то горело. По бледному небу плыли лохматые жирные клубы, растекаясь черными кляксами, дым лениво полз на восток.
Шериф наверняка тоже там, Полина достала телефонный справочник, нашла домашний телефон Ленцев.
– Михаэль? – настороженно спросила она.
– Мисс Рыжик? – Парень явно удивился.
– Ты свободен? Можешь сейчас подъехать?
– К вам? Домой?
– Да… – Полина запнулась. – Нет, давай… – Она пыталась сообразить.
– На кладбище! Рядом с вами, – выпалил Ленц. – Там вообще никого не бывает. По главной аллее, сразу у входа там фонтан с ангелом, трубит который. Минут через сорок, хорошо?
Парень хотел повесить трубку, Полина успела сказать:
– Погоди! Михаэль, что там горит? У озера?
– Не знаю, там вроде ничего нет. Но дымище валит – будь здоров!
29
Бронзовый ангел, потемневший, в зеленых лишаях патины, отчаянно дул в длинную трубу. Взмахнув орлиными крыльями, он, балансируя на цыпочках, подавался вперед худым мальчишеским телом. Длинная туника развевалась за спиной затейливыми складками, детское лицо казалось хмурым, почти сердитым.
«Страшный суд – дело серьезное», – хмыкнула Полина, обошла фонтан. Посмотрела на часы, Михаэль должен появиться минут через пятнадцать. Воды в фонтане не было, очевидно, он давно не работал, на бетонном дне валялись сухие листья и мелкий мусор. Полина ловко запрыгнула на каменный бортик, раскинув руки, прошла круг.
Дым на востоке посветлел, стал прозрачней, очевидно, пожар уже потушили. Полина спрыгнула на землю, огляделась, на кладбище действительно никого не было. Из живых, мысленно поправила себя она. Нужно было убить время и успокоиться, Полина пошла по северной аллее к центру кладбища.
Беременность Лорейн делала всю историю еще запутанней, Михаэль вряд ли знал что-нибудь, но ведь Данциг – это вам не Манхэттен, тут все на виду. Полина шагала, хрустя гравием дорожки, шла быстро, пару раз пыталась сбавить темп, но через минуту снова неслась как на пожар. «Дохлый енот на чердаке, безголовые птицы, а тут еще это! От кого? Тут ни баров, ни клубов, ни танцулек, с мужиками в Данциге ох как туго! А ты загнала себя в такую схимну, милая Лорейн, это уж я по себе знаю – молитва на ночь да проворные пальчики, а жизнь тает, песком струится, а каждое утро лицо в зеркале все отчаяннее, и на вопрос уже готов ответ – нет, не будет! Шуршит, шепчет песок – не будет! Струится, уходит в небытие красота – а эти брюнеточки стареют так рано, к тридцати и смотреть уже не на что… А любовь? Тоже – нет. И муж. И дети – все в небытие. Ты уже видишь себя старой девой – водевильная карга – седой пучок на башке, пенсне, зонт, квадратные каблуки. Школа, дом, штопаные шерстяные перчатки, штопка хоть куда – загляденье, да разве жизнь заштопаешь? Там прореха на прорехе, да и осталось-то всего ничего. Да и не жизнь – унижение одно. Бедная Лорейн! Милая, старая Лорейн… Помоги мне разгадать тебя. Кто он, откуда взялся? Не в церкви ж ты подцепила ухажера? Хотя, почему бы и нет?»
Надгробия становились темней, обветренней, ближе к центру располагались старые могилы, именно оттуда разрасталось данцигское кладбище. Слепые цифры и имена терялись в щербатых морщинах камня, в сизой плесени.
Полина наклонилась, провела пальцами по шершавому боку мраморной плиты, готический частокол сложился в слова: «Nur wer vergessen wird, ist tot, Du wirst leben». На могиле рядом стояла сломанная колонна – там, под плитой, лежал патриарх семейства, Полина на первом курсе прослушала несколько лекций по символике, кое-что, похоже, осталось в памяти.
Попадались детские могилы, на камнях были выбиты бутоны роз или бабочки. Катарина Гросс прожила всего девять лет, на овальном надгробии было написано: «Schöne Tage, glückliche Stunden, nicht weinen, sich freuen, dass sie gewesen». Бисерные салфетки, шнурованные ботинки кукольного размера – мир праху – было, да прошло. Все верно, Полина вспомнила эпитафию другого немца: «Все было превосходно и совсем не больно». Да, все верно. Она посмотрела на часы и быстро пошла обратно к фонтану.
Михаэль уже ждал ее. Полина кивнула, сказала «привет» и неожиданно для себя самой протянула ему руку. Мальчишка смутился, но пожал, ладонь у него была сухая и горячая.
– Лачуга сгорела. – Михаэль проговорил быстро, тут же запнулся, сунул руки в тугие карманы джинсов, хмыкнул и покраснел.
– Лачуга? – рассеянно спросила Полина.
– Там, у озера. Латиносы там жили.
– Какие латиносы? Откуда в Данциге латиносы?
– Мексиканцы… Они прошлым летом мостили площадь, там, перед собором, потом работа кончилась.
