Она сделала маленький глоток, Тед, словно проснувшись, снова стал перелистывать альбом.
– Вот! – он ткнул в серое фото какой-то хибары, за хибарой высились лесистые горы. На переднем плане стояли люди, двое мужчин, старик и помоложе. В молодом Полина тут же признала Теда.
– Отец?
– Батя, – ухмыльнулся майор. – Батя. Наше родовое гнездо, он сам построил.
– С ума сойти… Это что – в Польше?
– Калифорния, – засмеялся майор. – Северная Калифорния, место называется Биг Сур.
– А-а-а… – протянула Полина. – Не слышала.
– Вот там дальше, – он провел пальцем от конца забора до корешка альбома. – Там обрыв, скала, жуткая высота, как десятый этаж. Может, выше. Внизу океан, ночью лежишь, засыпаешь, а он шумит. А уж когда шторм…
Полина подскочила и выпрыгнула из дивана до того, как она поняла, что произошло. Треск и звон стекла – на пол со стуком грохнулся камень размером с кулак. Упал и замер среди осколков, похожих на колотый лед. Вечерний стылый ветер лениво поднял шлейфы штор, демонстрируя вдребезги разбитое окно.
Майор порывисто встал, протез поехал па паркету, подвернулся, Тед взмахнул руками, грохнулся на диван, матерясь по-польски. Альбом шлепнулся на пол, раскрылся, оттуда выглянул усатый чернявый молодец.
Полина распахнула дверь, выскочила на веранду. На улице было пусто, один конец Розенкранц, отмеренный фонарными столбами, уходил в сумрачную синеватую даль, другой, сияя закатной ртутью, втыкался в распахнутые кладбищенские ворота. Солнце, пунцовое и надутое, выглядывало приплюснутым боком из-за беспорядка надгробий. Полина, прикрыв ладонью глаза, пыталась разглядеть что-нибудь там, ей померещились какие-то быстрые тени среди могильных камней, она прищурилась, нет – показалось.
Хлопнув дверью, на веранду вывалился Тед.
– Гляди! – он сунул Полине под нос мятую бумагу. – Вот суки!
Перед глазами плыли яркие круги, Полина взяла лист. На нем печатными злыми буквами (в двух местах карандаш порвал бумагу насквозь) было написано: «В ад!»
– Камень был завернут… – майор закашлялся. – Пся крев!
Полина расправила лист, зачем-то посмотрела на просвет, словно искала водяные знаки.
– Что это? – она растерянно повернулась к майору. – Кто это?
– Кто? – Тед хмыкнул, закуривая. Огонек подрагивал, Полина заметила, что у майора мелко дрожат руки. Он выдул струю дыма и, кивнув в сторону города, сказал:
– Да кто угодно. Практически каждый.
Над кладбищем разливалась малиновая дурь, а на востоке в нежно-сиреневой глади еще совсем светлого неба проступила бледная, словно недопроявленная фотография, полная луна.
Полина собрала большие осколки в ведро, мелкие долго выметала из щелей паркета. Свет не зажигали, майор мрачно курил в кресле, изредка сердито мотал головой, как усталая лошадь, и что-то бормотал. Шторы медленно вздувались парусом и вяло опадали, словно обессилев, потом вздувались опять. Полина зябко повела плечами, в гостиной становилось холодно.
– Заклеить чем-то надо, – она повернулась к майору, тот махнул рукой.
На кухне нашлась картонка – коробка из-под пиццы завалилась за холодильник. Стерев пыль и паутину, Полина приспособила ее, прилепив кусками пластыря к раме.
– Да-а, – проворчал Тед. – Теперь уже поздно.
Полина не поняла, повернулась.
– Мне поздно, – майор затянулся. – Упустил время. Бежать отсюда к чертовой матери. А теперь уже поздно.
Он опустил голову и стал похож на подростка. Полина подошла, осторожно положила ладонь на плечо.
– Ну почему же… – она замялась, в голову лезли какие-то банальности, ей хотелось утешить старика, сказать что-нибудь ласковое и умное. Ничего лучше, чем «никогда не поздно начать сначала», на ум не пришло. Она решила промолчать.
– И тебя тоже касается, – он поднял голову. Полина улыбнулась, майор мрачно покачал головой. – Ты всегда будешь здесь чужой. Эти сволочи не примут тебя. Как не приняли меня.
– Не очень-то и надо. – Полина выпрямилась, села на диван. В комнате стало совсем темно, в синем окне висел черный квадрат, над ним робко зажглась ранняя звезда.
– Не так все просто, вельможна пани. Тут не признают нейтралитета, ты или с ними, или… – майор чиркнул спичкой, огонь выхватил из тьмы страшное, морщинистое лицо какого-то тролля. У Полины прошел холод между лопаток.
– Меня поначалу еще как-то терпели, из-за Греты. После, когда она… – майор запнулся. – Когда я остался один с сыном, тут-то все и началось.
– А что с ней, с Гретой? – Полина спросила и тут же пожалела. Старик замолчал, тишина, казалось, длилась вечно. Он курил, дым поднимался над головой, сизой пеленой плыл по комнате.
– Грета была из данцигской фамилии, – безразлично начал майор. – Фогели. Их тут называли «прусской мафией» – Фогели, Галли и Штаттенхаммеры. Три семьи, которые держали Данциг за глотку со дня основания. Почти двести лет. От Фогелей остался пшик – Грета сбежала через месяц после того, как меня привезли в медалях и на этой штуке, – Тед постучал костяшками по протезу. – Грэгори… этот тоже сбежал. Шестнадцать стукнуло, он и дал деру. Работает в Сан-Франциско в балете, дизайн костюмов, что ли, – майор зло сплюнул. – Педик он. Можешь себе представить, как местные к эдакому сюрпризу отнеслись?
Полина промолчала, старик нашарил пепельницу, со скрипом придавил окурок.
– От Штаттенхаммеров осталась эта чертова кукла Вера – дура дурой, да еще какое-то бабье бестолковое, у них раньше строительная фирма была, считай, весь город они выстроили. Собор видела? Помню папашу Вериного – Дитера, ходил с хлыстом по стройке. Чуть что, поперек спины так перетянет, будь здоров, не кашляй! Редкая сволочь…
За окном стало совсем темно, где-то вдали затявкала собачонка, заливисто и азартно.
– Так что молодой Галль, считай, остался единственным и полноправным тутошним хозяином, – майор усмехнулся. – Курфюрстом.
– А что это за волчица?
– Волчица? – он замолчал, подумав, сказал: – Ты знаешь, я не верил, всегда считал бабьими сплетнями… Раньше.
– А сейчас?
– Черт его знает… Это ведь только считают, что с возрастом человек мудреет. Столько тут дури, – он похлопал ладонью по темени. – Просто старики умеют язык держать за зубами.
– Так я своими глазами видела того бродягу, на озере. И шериф сказал – зубы на горле, волчьи! Голодная свадьба.
– Голодная свадьба, ну хорошо, – майор засмеялся. – Выходит, значит, Колинда из могилы, оборачивается волчицей и грызет бездомных. Ну хорошо, можно и так.
Майор наклонился вперед, в косых полосах лунного света пыльно светился дым, он стелился слоями по черной комнате, словно ночной туман.
– Я вот о чем думаю… – старик хрипло прочистил горло. – Вот это послание – оно кому? Тебе или мне?
