Кто-то ахнул, звон от пощечины, казалось, все еще висит в воздухе. Ленц сидел не шевелясь, он инстинктивно дернул руку к лицу, но сдержался. Его щека медленно наливалась алым.
Полина застыла, в голове мячиком прыгало гадкое слово «юродивая», до нее вдруг дошло, что именно она, мисс Рыжик, учитель, несет ответственность за происходящее. Именно ответственность, то есть отвечает за все происходящее, включая вот это.
За окном снова бойко и уверенно застрекотал генератор, кто-то зычно хохотнул и запел фальшивым тенорком: «Лу-унная река-а, в сирени берега, утопи мою печа-аль, ах, лунная река…»
24
Полина не знала, что делать с руками: поправила волосы за ухом, тронула губы, шею, заложила за спину. Наконец, зажав большие пальцы в кулаки, сунула руки в карманы.
– Великолепно! – Директор резко повернулся к ней и снова начал быстро ходить из угла в угол. Из-за толстого ковра шаги звучали ватно и глухо, как далекий тамтам.
– Конечно, ваша ответственность! А то чья же? – Он зло взглянул на Полину.
– Вот поэтому… – мрачно повторила она. – Поэтому и увольняюсь.
– Потрясающе! – Директор ударил кулаком в ладонь. – Просто потрясающе! – Он остановился, потом заходил снова. – Великолепно.
– Я никакой не учитель, вы сами знаете, – насупившись, проговорила она. Полина чувствовала тошнотворную пустоту внутри, сосущую и изматывающую, ее мутило от ощущения несвободы и несправедливости, казалось, словно она вернулась на десять лет назад и вся эта пытка разворачивается снова. То же притворное раскаянье, тот же страх, неистребимо тоскливый запах коридоров и классных комнат – казалось, что она никогда не покидала их.
– Я ненавижу школу, – сказала она тихо. – Ненавижу.
Директор внимательно посмотрел на нее, Полина почувствовала, почти физически ощутила, что она сделала шаг и что обратной дороги, скорее всего, уже нет.
– У меня не было выхода, – Полина резко вскинула голову. – У меня и сейчас его нет. Мне твердили: учись, будь паинькой, и у тебя все будет хорошо. Мне ведь ничего особенно не надо, я ж не требую дворцов и нарядов, лимузина с шофером или яхты под парусами. Нет! Я хочу заниматься своим делом, я согласна получать за это гроши, мне не нужна карьера и ученые степени. Дайте мне просто спокойно жить…
Она запнулась, глядя в глаза директору, спросила:
– Но почему мне не сказали, что это невозможно? Почему не предупредили с самого начала? Зачем морочили голову сказками про равные возможности? Ведь это… – Полина закусила губу, отвернулась. – Ведь это… это нечестно… – едва слышно закончила она.
Директор с интересом разглядывал ее, словно неожиданно увидел нечто такое, чего не замечал раньше.
– А чего ты хочешь? Ты? – Он подошел, хотел взять ее за руку, но, раздумав, потер рассеянно ладони. – Чего ты хочешь, извини за банальность, от жизни?
– Я? – Полина посмотрела на него, больше всего сейчас она боялась зареветь. – Я хочу, чтоб меня оставили в покое и дали делать то, что я хочу.
– Да-а… – грустно усмехнулся директор. – Беда именно в этом.
Он подошел к окну, постучал пальцем в стекло, будто приманивал рыбок в аквариуме.
– Сегодняшний мир стоит на двух китах – страхе и жадности. Людей выдрессировали желать постоянно, хотеть непрерывно. Страсть обладания сжирает сегодняшний мир. – Герхард повернулся к Полине, сел на край стола. – Самоубийственная страсть, безумная, бессмысленная – человек жаждет ненужных вещей, пустых привилегий. Самое страшное, он готов за это платить своим благополучием, благополучием своей семьи.
Голос директора постепенно приобрел округлую баритональную красивость, словно он выступал перед аудиторией. Таким голосом он говорил тогда в церкви. Полине стало неловко, словно для нее одной показывали спектакль на сцене.
– Человек сегодня покупает не просто дом, он покупает хоромы, раз в десять больше, чем ему нужно. Он будет платить за этот дом всю жизнь, он знает это. Знает, но покупает. Но кроме дома нужны машины, нужна одежда, нужно членство в гольф-клубе, нужно отдать детей в престижный колледж. Как быть?
Герхард недобро ухмыльнулся, что-то волчье мелькнуло в лице.
– А никак! Бери сейчас – плати потом. Пользуйся, наслаждайся, главное, ни в чем себе не отказывай. Ведь ты же этого достоин! Если не ты, то кто? Только не забывай, ты теперь наш, – директор отрывисто засмеялся. – Наш, с потрохами!
Полина слушала внимательно, но с недоверием, ей всегда казалось, что мир устроен более хаотично, чем ей того хотелось. Желание нащупать что-то похоже на структуру выглядело, конечно, заманчиво, но в коварную систему международного заговора она никогда не верила, сомнительно звучало это и сейчас. Славянская кровь шептала ей про незадавшуюся судьбу, она видела в неудачах скорее цепь роковых совпадений, чем злой умысел. Беда выглядела случайностью, а не чьей-то тщательно спланированной и разыгранной постановкой. Полина, разглядывая ковровый узор, хмуро пожала плечами.
Герхард снисходительно улыбнулся, будто угадав ее мысли, сказал:
– Это не конспирация, не заговор – это эволюция. Система выработала новые элементы самосохранения, за этим не стоит злой гений вроде Джокера или одноглазого злодея из кино про Бонда. Нормальная мутация, теория Дарвина.
– Я думала, вы не верите в Дарвина, – безразлично сказала Полина; она дико устала и хотела, чтобы муторный разговор поскорее кончился. Результат ее уже не волновал, почти не волновал.
Герхард не обратил внимания ни на тон, ни на замечание.
– Раньше система использовала полицию, армию. Теперь она просто покупает всех, всех и каждого, от президента до последнего мусорщика. И тот и другой одинаково боятся потерять свое место, поскольку оба по горло в долгах. Каждый месяц нужно выплачивать за жилье, за машину, за медицинскую страховку, за тряпки и цацки жены, купленные в кредит, за детский сад, школу, колледж своих детей.
Полина с досадой вспомнила про свой университетский долг.
– В этой стране средний человек, если он теряет работу, то оказывается выброшенным из жизни через два месяца. Два месяца! – Герхард повысил голос. – Всего два месяца – и из добропорядочного обывателя с уютным домиком, садиком, милашкой женой и симпатичными детишками ты превращаешься в бездомного бродягу, обитающего под мостом в коробке из-под холодильника. Два месяца!
Директор снова зло рассмеялся.
– Я не знала, что вы коммунист, – вяло улыбнулась Полина. Начинала болеть голова.
– Чушь! – отмахнулся Герхард.
– Но я-то тут при чем?
– Я не хочу, чтоб ты уходила, – он тронул ее за рукав. – Ты нужна школе, Данцигу.
– Вы что тут, Город Солнца хотите выстроить? – Полина засмеялась, сморщилась, прижав, пальцы к вискам. Голова уже болела вовсю.
