Доехали до конечной. Состав уткнулся в тупик, тяжко выдохнул, распахнул все двери и внезапно замолк, словно умер. Полина и Мона вышли на платформу, открытую, с низкой крышей, под которой, мешаясь с вонью горячего мазута и железа, гулял морской бриз. Мона радостно махнула рукой, там между серых зданий сиял океан.
Пляжный песок оказался по-летнему горячим. Было безлюдно, широкая полоса пляжа полого спускалась в океан. Тихий, с ленивым прибоем, океан уходил вдаль и там упирался в небо. По горизонту беззвучно полз туманный, похожий на призрак круизный лайнер.
Они остановились у самой воды, песок здесь стал упругим и холодным. Полина поразилась тишине, простору, она вдруг подумала, что в Нью-Йорке нет горизонта, люди живут в нагромождении зданий, словно в лесу. «Все правильно – бежать. Город без горизонта, как можно жить в городе без горизонта?» Она набрала полную грудь свежего соленого воздуха, задержав дыхание, зажмурилась, подставила лицо солнцу.
– Тихо как… – прошептала Мона.
Они молча побрели вдоль полосы прибоя, разглядывая ракушки, подбирая облизанные мутные стекляшки и забавные камушки, обходя черные склизкие гирлянды морской травы, медуз и мелкий океанский мусор. Иногда им встречались местные, по большей части пенсионеры с Брайтон-Бич, Полина безошибочным чутьем угадывала своих. На конце пирса она увидела одинокую фигуру: старуха, вся в черном, с прямой спиной, плоским затылком и тугим пучком на макушке, смотрела вдаль, словно ждала кого-то. Она прижимала к груди обувную коробку. Полине отчего-то стало жутко, она поежилась и отвернулась. Мона тоже заметила старуху.
– Как смерть… – сказала она. – Косы не хватает только. Как ты думаешь, что у нее там в коробке?
Полина сделала вид, что не расслышала, подобрала с песка ракушку, размахнулась и закинула ее далеко в воду.
– Я жрать хочу – сил нет! – Мона остановилась. – Пошли обедать!
Открытые веранды с пестрыми зонтиками прибрежных ресторанов остались позади, возвращаться не хотелось, Мона, поймав Полину за рукав, спросила:
– На первом или втором курсе, помнишь? Мы тут ели в каком-то русском кабаке? Верней, не русском, восточном каком-то, помнишь? Там хлеб такой был еще, с сыром внутри запеченным и мясо кусками на вертеле… Вроде мексиканского, только вкусней.
Полина не помнила, она помотала головой:
– Это без меня, похоже.
– Да ты что! Я помню – была ты. Роббинс был, Майк, Тим Кларк. Еще эта придурочная Тадеско врала, что она затащила Коллинза на крышу нашего факультета, а у того не встал! – Мона засмеялась. – Он высоты боялся, Коллинз, оказывается! Неужели не помнишь? Так ржали…
Полина вспомнила Коллинза, вспомнила крышу.
– Это я была, не Тадеско. На крыше…
Мона смутилась, перестала смеяться.
– Ну так помнишь ресторан тот?
– А вот ресторан не помню.
Они прошли под линией метро, состав как раз прогромыхал над ними. По обеим сторонам улицы теснились лавки, харчевни, вывески были только на русском, на фонарном столбе белело самодельное объявление с крупной надписью «Дантист Кацман – вор!», такой же плакатик висел на стене аптеки и на столбе через дорогу. Было людно, как в выходной, у дверей лавок курили продавцы, лениво разглядывая бюсты и зады проходящих мимо дам.
– Вот он! – Мона остановилась, тыча пальцем в вывеску «Ресторан Мзиури». – Опять не помнишь?
После яркой улицы Полина будто ослепла, дверь сзади завыла пружиной и с оттягом грохнула. Стало темно, как в колодце, Мона ойкнула и ухватила подругу за локоть. На ощупь отодвинув пыльную штору, осторожно ступая по невидимому полу, они пошли вперед. Там из-за глухой занавески пробивался желтый свет, оттуда тянуло табаком и кофе, вкусно пахло жареным мясом.
В тусклой комнате, похожей на низкий подвал без окон, было накурено до синевы. Столы были составлены в один длинный, укрытый белой скатертью. Там сидело человек двадцать – мужчины, юноши, старики, женщин не было. На стенах, небеленых, кирпичных, висели жестяные и медные то ли подносы, то ли доспехи с выбитыми узорами, несколько черных овечьих шкур, кривые сабли и длинные прямые кинжалы в ножнах. Полина с Моной вошли, но, смутясь, замешкались, так и остались в дверях.
Худой старик, седой, с выпуклыми строгими глазами замолчал, он стоял с бокалом в руке в конце стола. Полина поняла, что они прервали тост. Старик мрачно смотрел на них, постепенно и все остальные, один за другим, повернулись в их сторону. Стало тихо, в янтарном свете тусклых фонарей Полина разглядела на столе блюда с помидорами, белыми луковицами и зеленой травой, какие-то плошки с соусом или подливкой. Сочные куски жареного мяса лежали в оловянных блюдах. Полина проглотила слюну.
Неожиданно сзади возникла старушка, мелкая, не больше пятиклассницы, маленькое печеное лицо, состоявшее из кривого носа и злых птичьих глазок, высовывалось из тугого черного платка. Вынырнув из-под Полининого локтя и хрипло кудахча, она наступала на Полину, словно норовя клюнуть в грудь.
– Мы здесь – обед! – неожиданно встряла Мона. – Еда – очень вкусно!
Она говорила по-английски, без глаголов и с каким-то непонятным акцентом. Старуха замахала руками, седой с бокалом сердито то ли кашлянул, то ли каркнул. Тут же задвигались стулья, два хмурых мужика поднялись из-за стола. Полина ухватила Мону за локоть, потащила к выходу.
– Мы – тут! – убеждала Мона старуху, указывая на маленький сервировочный стол в углу. – Ваша вечеринка – не мешать.
– Заткнись! – прошипела Полина ей в ухо. – Двигай!
Столики ресторана «Волна» под яично-желтыми зонтиками выползали на дощатую набережную, седую от соленого ветра и дождя. Широкий настил, похожий на палубу гигантского корабля, утыкался в песок пляжа. Рыжая официантка с полными розовыми руками, сияя кольцами и перстнями, принесла меню, подозрительно поглядела на Мону и снова исчезла в черноте ресторана. Меню оказалось на двух языках, английская часть была уморительной: крайне двусмысленно в разделе десертов выглядело сокращение слова ассортимент.
Мона хохотала, балагуря на тему, куда русские суют мороженое. Полина ущипнула ее, давясь от смеха:
– Замолчи, они нас отравят!
Три официантки и тощий парень в тельняшке, выплыв из мрака кабака, стояли в распахнутых дверях. Парень курил в кулак, ловко стряхивая пепел сигареты мизинцем прямо на ковер.
Потом они хлебали наваристый борщ, горячий и душистый, и даже выпили водки – официантка уговорила, подобрев, когда услышала Полинин русский.
– Я-то подумала, ты тоже иностранка, – официантка покосилась на Мону. – А ты наша. А русскому человеку борщ без водки никак нельзя. По тридцать капель, а?
И рыжая тетка лукаво подмигнула, словно они были знакомы с детства.
– Школа – это временно, тут главное уцепиться. – Мона по-хозяйски разлила остатки водки, поставила графин. – Все только начинается, вся жизнь впереди.
