Пошла вперед, дорога сузилась и превратилась в тропу. Тропа становилась все уже. Стены тоже придвинулись, теперь это напоминало разлом в скале, узкую трещину. Так индейцы ловят форель: плетут из ивовых веток корзину, у которой вход сужается как воронка – любопытная рыба легко вплывает внутрь верши, а выхода найти не может.
Белка хотела повернуть, но заметила ступени, покатые, едва различимые ступени, выдолбленные кем-то в рыжем камне. Она начала спускаться, впереди показался свет. Еще через несколько шагов она очутилась на каменной площадке перед озером. Озеро, точно чаша, было идеально круглым, вода, чуть зеленоватая, заполняла то ли жерло потухшего вулкана, то ли кратер.
У самого берега, по щиколотку в воде, стояла женщина, она стояла всего шагах в десяти от Белки. На ней не было одежды, две тугие черные косы с вплетенными бусинами спускались до ягодиц, по-мальчишески мускулистых, загоревших, как и остальное тело, до медной красноты. Не двигаясь, женщина то ли вглядывалась вдаль, то ли вслушивалась. Белка застыла, на правой икре она разглядела татуировку – изумрудную ящерицу, ее хвост уходил в воду, казалось, что ящерица выбралась из озера и ползет вверх по ноге.
Ощущение нереальности – женщина, озеро в красной каменной чаше, огромное белое небо, а главное, тишина, невероятная тишина, – что это – мираж, галлюцинация, бред? Но страха не было, напротив, она почувствовала, как покой мягко и властно наполняет ее: плечи сами опустились, онемевшие пальцы разжались – сколько веков она прожила со стиснутыми зубами и сжатыми до боли кулаками?
Женщина повернулась, поглядела через плечо на Белку, их глаза встретились. Она смотрела спокойно, без смущения, без вызова, точно ожидала ее увидеть. Словно знала, что та придет. Они долго смотрели друг на друга, потом женщина отвернулась и снова замерла в неподвижном порыве, будто пытаясь вобрать в себя безмолвную даль бескрайнего неба. Белка опустилась на камень и стала ждать. Время исчезло, оно перестало иметь значение.
Женщина вышла на берег, Белка привстала, хотела спросить. Женщина приложила палец к губам.
– Белые – люди слов, – ее голос, спокойный и тихий, показался Белке знакомым. – Туку – птичий бог, придумал слова и дал их людям, чтобы они могли говорить неправду. Маторанга наказал лукавого Туку, превратив его в какаду. Но люди уже научились лгать. Туку в отместку Маторанге придумал деньги и дал их людям, Маторанга отнял у какаду звонкий голос и вложил в его клюв хриплый клекот. Но было поздно – люди уже полюбили деньги больше солнца и луны, больше земли и неба. Маторанга увидел, что он может убить людей, но не сможет их заставить разлюбить деньги.
Она протянула руку. Белка нерешительно вложила свою ладонь, почувствовала сухой жар ее пальцев. Ее глаза, темные, почти черные, странного сине-фиолетового оттенка, смотрели спокойно и внимательно, точно читали. Белке стало жутковато, по спине побежали мурашки.
– Не бойся. – Женщина разжала пальцы, выпустила ее руку.
– Я думала, эта дорога… – Белка запнулась, решила спросить напрямик. – Мне нужна… Я ищу…
– Круг, – она рукой начертила в воздухе окружность. – Круг не замкнулся.
– Граница…
– Нет, – спокойно перебила ее женщина. – Тебе нужно замкнуть круг.
– Какой круг? Что это значит?
– Ищешь смысл в словах, младенец ищет радость в погремушке. Орел парит выше туч – какой в этом смысл?
– Я не понимаю…
– Ты из народа Вананга, мы – народ Тики. Мы дети огненной саламандры. Туралли-О купалась в озере, Тики, приняв образ прекрасного охотника, соблазнил ее. Она забеременела и родила тройню. Братья Туралли-О решили отомстить Тики, они подкараулили его спящим на камне и разрубили его тело на тысячу кусков. Куски бросили в огонь и сожгли, а голову Тики принесли своей сестре – вот твой возлюбленный, пойди похорони его. Туралли-О отнесла отрубленную голову саламандры на вершину горы, засыпала камнями и стала плакать. Она плакала сто дней и сто ночей. Так появилось это озеро, озеро слез Туралли-О.
Она замолчала и протянула руки к воде.
– Из песка ты станешь ветром! – нараспев проговорила она.
Из золы ты станешь дымом!
Из камней ты станешь силой!
Из дождя ты станешь песней!
Из грозы ты станешь местью!
Она повернулась к Белке, сделала шаг назад, словно уступая ей дорогу.
– Войди в озеро слез Туралли-О.
Белка сонно, как в гипнозе, стянула башмаки, развязала пояс – платье само упало к ногам. Белка перешагнула через платье и вошла в воду. Сделала шаг, другой, вода доходила до колен.
– Иди!
Белка подчинилась, вода была теплой, почти горячей, от нее пахло нагретой медью. Белка опустила руки в воду, зашла по пояс, потом по грудь. Остановилась, чувствуя, как тепло воды входит в тело, наполняет мышцы спокойной силой.
– Из грозы ты станешь местью! – повторила женщина.
Белка вышла на берег, женщина подошла к ней.
– Я – Куна-И. Ступай и возвращайся. Я буду ждать тебя.
– Как я найду…
– Так же, как и нашла. – Она подошла к Белке, прижала пальцы к ее вискам. – Иди!
47
Она снова была на Девятнадцатом шоссе, она двигалась в обратном направлении. Двигалась на север. Темнело. Сумерки давно подкрадывались, но как только зажглись фонари и водители включили фары, ночь словно накрыла мир.
Перед поворотом на Сан-Лоредо она заехала на бензоколонку. Еще оставалась четверть бака, но она решила сделать это сейчас. Подогнав машину к колонке, она вышла, сунула кредитку в окно кассы. Оттуда выглянули два глаза, с недоброжелательным любопытством осмотрели ее бритую голову. Белка отвернулась.
– Эй, – раздалось из окошка. – Распишись.
Белка поставила загогулину на чеке, вернулась к машине.
Влившись в плотный вечерний поток, она втиснулась в средний ряд. Выставила локоть в окно. Ветер ворвался, закружил по салону какие-то бумажки, Белка устало откинула голову на подголовник сиденья.
Не усталость, это было скорее спокойствие – она ощутила свое единство с миром: она чувствовала тяжелое бескрайнее небо, но не как страшную пустынную бездну, а как продолжение себя. Она чувствовала землю – не эту изуродованную дорогами и городами, с выжженными лесами и отравленными реками планету – ей виделся другой, новый мир. Мир чистый и светлый, который существует рядом и одновременно с этим. Параллельно и, как известно из геометрии, не пересекаясь.
Она словно проникала в этот мир, познавала его, точно погружалась в его тайну, его чудо. В этом мире скользили тени, проплывали туманные образы, мерцающим цветком распускался волшебный свет, переливаясь то изумрудным, то гранатовым блеском.
В этом мире не было Саламанки с его правилами, не было страшного «Медового рая», не было полицейских и судей, священников и адвокатов. Не было денег. Их не существовало как концепции.
