Саламанка улыбался.
– Хочешь, я тебе почитаю стихи? – медленно спросил он. – Ты ведь любишь стихи?
– Да… Но мне нужно… – Белка кивнула в сторону двери.
– Я решаю, что тебе нужно! – перебил он. – Я решаю!
Он резко встал, кресло с грохотом ударилось в сейф. Белка вздрогнула – точно, бешеный. А там еще Анюта… Господи, как же все скверно складывается!
– Я устанавливаю правила в этой жизни! И вы по ним играете… – Он сделал паузу, усмехнувшись, щелкнул пальцами у виска. – Или не играете вовсе.
Неожиданно успокоившись, словно кто-то внутри повернул тумблер до нуля, он вяло повел плечами и лениво пошел к ней. Белка вжалась спиной в дверь – да ведь он просто псих! Просто сумасшедший! Больной… Она не могла отвести глаз от его лица, оно было странно несимметричным, точно фотография, что порвали на куски, а после неумело склеили.
Он начал декламировать стихи – Белка их раньше не слышала. Стихи были красивые и страшные, будто поэтом был мертвец.
Настала ночь, зажигаются звезды,
Вонзая кинжалы в холодное лоно
Реки зеленой.
Саламанка читал стихи. Его голос становился громче, в интонациях, теперь протяжных и широких, появился истеричный всхлип, казалось, еще чуть-чуть, и он разрыдается.
И мертвую душу мою растрепал я,
Призвав на помощь паучьи узоры
Забытых взоров.
Он сжимал кулаки и плавно раскрывал пальцы паучьим узором на своем несимметричном лице, сквозь худые пальцы серые глаза горели безумным блеском. Белке стало жутко. Он медленно протянул руку и чуть коснулся ее щеки, Белка дернулась, точно ее обожгло, стукнулась затылком в дверь.
– Сними это… – неожиданно сиплым голосом сказал он, кивнув на майку. – И это…
Белка оттолкнула его руку, он цепко ухватил ее за подбородок. Приблизил свое лицо.
– Ведь это твоя малышка там, – он кивнул в сторону чертова колеса и больно сжал ей скулы. – Да?
Белка отрицательно замотала головой, яростно замычав, будто немая.
– Да… – повторил ласково Саламанка. – Твоя…
Белка, неуклюже закрываясь локтем, сняла майку и уронила на пол. Немыми пальцами расстегнула шорты, стянула их вместе с трусами.
То, что произошло дальше – страшное и нереальное, она пыталась стереть, вытравить из своей памяти, но оно возвращалось и возвращалось, протискивалось душным кошмаром в прорехи сновидений, пролезало липкими щупальцами между невинными дневными мыслями. Теперь уже было невозможно отделить жуткое месиво фантазий от действительности, да она и не пыталась – для этого нужно было снова погрузиться в ту ночь. Погрузиться в ту боль, боль, что лежит за пределом возможностей человеческой души.
Она не помнила, как и почему отец понял, наверное, она рыдала в душе. Да, она рыдала в душе. Она все рассказала, рассказала простыми страшными словами. У нее были мокрые волосы, совсем мокрые, когда он тащил ее к машине. Он больно сжимал ее запястье, она спотыкалась, а мокрая одежда противно прилипала к телу. Он гнал как сумасшедший, странно, что они не разбились по дороге. Он кричал – где этот подонок? – размахивал дробовиком, выбил прикладом замок в конторе. Охрана попряталась, хоть он и палил в воздух. Где этот подонок? – орал он и снова стрелял в ночное небо. Он был страшен, ее отец, страшен и прекрасен, как ангел мести, как падший ангел, неистовый, которому уже нечего, совсем нечего терять; и он явился с карающим мечом, с громом и молнией, дабы поквитаться за унижение, за отчаянье, за несправедливость этого гнусного мира. Поквитаться раз и навсегда. Где этот подонок? – и сейчас эхом звенело в Белкиной голове. Где?
45
Опустошенная и уставшая, Белка вышла из номера.
Заснуть так и не удалось: она легла, несколько раз беспомощно проваливалась в сон, но тут же судорожно пробуждалась, с ужасом пялясь в рубиновые цифры будильника на тумбочке. Последний раз на часах выскочили сразу три двойки – два двадцать два.
Она выгребла из мини-бара всю снедь – жалкие, лилипутских размеров шоколадки, крошечные картонки с печеньем, кукольные кульки с жареным миндалем. Сложила все в пластиковый пакет. Идти в мотельный ресторан уже не было ни времени, ни воли.
Снаружи пекло стояло адское. От шоссе воняло асфальтом и гарью, пробка рассосалась, и машины теперь проскакивали мимо с пугающей скоростью. Белка задержалась на ступенях, медленно притворила дверь. Замок клацнул – звонко и строго, – все, обратной дороги нет.
– Обратной дороги нет, – повторила Белка.
Морж Курт появился на открытой веранде конторы, поднявшись на цыпочки, дотянулся до поилки для птиц – стеклянная колба синего стекла была подвешена к краю крыши. Осторожно снял – на стекле вспыхнул ослепительный синий зайчик, словно Курту удалось поймать осколок солнца, – начал наливать сиропную воду. Вокруг Курта, выписывая жужжащие зигзаги, носились колибри. Птахи были чуть больше шмеля.
– Гляди, что вытворяют! – заметив Белку, засмеялся Курт.
Она где-то читала, что за секунду колибри делает триста взмахов крыльями. Или что-то около того. Наполнив колбу сиропом, Курт подвесил ее обратно. Мастеровито засвистел, приглашая птиц, – трель вышла почти соловьиная.
Белка невольно улыбнулась. Курт, довольно сунув руки в карманы, наблюдал за птицами. Колибри пили сироп, не садясь на край, они зависали в воздухе, их крылья тонко пели – звенели, подобно игрушечным моторам.
– Я им все равно что бог. – Курт повернулся к Белке, весело подмигнул. – Как Зевс! Принес с Олимпа нектар – налетай птичий народец!
Белка кивнула – точно, Зевс. Только без бороды. Подумала: наше представление о богах всего лишь отражение степени нашего невежества и результат отсутствия верной информации. Может, и нашим мирозданием заправляет какой-нибудь Курт, от скуки посылая тайфуны и устраивая землетрясения, закручивая ураганы и раскачивая десятибалльные океанские штормы. Впрочем, судя по отсутствию логики в земных делах, с нашей планетой, скорее всего, балуется не пузатый пенсионер, подрабатывающий портье в захолустном мотеле, а истеричная стерва, страдающая от депрессии, с явной склонностью к садизму.
Махнув рукой Курту, Белка свернула за угол и замерла: поперек парковки стоял патрульный «Форд». Грузовик «Кока-колы» уехал, на его месте, прямо перед ее пикапом, стоял полицейский. Он разглядывал номерной знак. Сердце ухнуло в бездну – вот и конец!
Время остановилось, детали картины, как на яркой фотографии, выступили четко и объемно: черные лаковые сапоги полицейского с тугими голенищами, кожаная кобура, рифленая ручка пистолета, смятая пачка «Мальборо» рядом с урной, трещина, пересекавшая парковку по диагонали, фиолетовый частокол тени от забора.
Полицейский, словно почувствовав взгляд, поднял голову.
– Ваш автомобиль?
Белка хотела ответить «нет», но почему-то кивнула. На ватных ногах подошла к полицейскому.
