Солнце вставало, выплывая из-за скучного горизонта, составленного из лысых покатых холмов. Малиновая краснота рассвета, неожиданно смелая и густая, быстро выдохлась и сменилась желтоватым сливочным маревом, в котором томно плавилось светило, предвещая душный безветренный день.
Белка держалась в среднем ряду, она выбирала не слишком резвый грузовик, обычно грязную фермерскую колымагу, из кузова которой торчали грабли и лопаты или какой-то скарб, укутанный в серую мешковину, и пристраивалась за ним. Несколько раз мимо проносились патрульные машины, Белка пряталась, инстинктивно прижималась к рулю, ее сердце проваливалось в пятки. После Каса-Гранде началась бесконечная пробка, впереди ремонтировали дорогу. Машины едва ползли, Белка тревожно вслушивалась в натужный гул вентилятора охлаждения. Стрелка датчика температуры угрожающе приближалась к красной отметке.
Вылинявшее от зноя небо из лазоревого стало белесым, как разбавленное молоко. В салоне стояла адская жара, но Белка так и не решилась снять платок. Справа на обочине появился и медленно проплыл мимо деревянный указатель «Мотель Вигвам». И действительно, впереди показались островерхие конусы, отдаленно напоминавшие жилища индейцев. Внезапная мысль о кровати с подушкой и чистыми простынями доставила почти физическую боль. Белка подумала о прохладном душе, мягком махровом полотенце, о нормальной человеческой еде – она застонала, стиснув зубы.
Искушение было так сильно, что она против своей воли включила поворотник и стала протискиваться в правый ряд. Машины едва ползли, тетка c большим красным ртом и в черных стрекозиных очках притормозила свой белоснежный «Линкольн-кабрио» и брезгливо пропустила ее.
– Ты сошла с ума, – прошептала Белка, въезжая на стоянку перед мотелем. – Просто сошла с ума.
Она приткнула старухину колымагу в самом конце парковки, спрятавшись между отчаянно красным грузовиком «Кока-колы» и семейным фургоном с прицепом. Поправила платок, вылезла из машины и решительно зашагала к административному зданию, пестро раскрашенному псевдоиндейским орнаментом с орлами и оленями.
Внутри, между двух тотемных столбов, за деревянной конторкой, похожей на прилавок, дремал толстый дядька с белыми моржовыми усами. Круглые очки в стальной оправе сползли на самый кончик носа. На конторке стоял перекидной календарь с жирной семеркой и словом «пятница».
– Добрый день! – бодро начала Белка, протягивая моржу «Американ Экспресс». – Мне комнату с душем… можно?
Морж проснулся. Удивленно разглядывая тюрбан, взял в руки кредитку.
– Можно… – не очень уверенно проговорил он. – Одноместный?
– Да. Одноместный. Мне часов на шесть.
– У нас приличная гостиница, а не… – обиделся морж. – Семейный мотель. Мы сдаем номера на сутки…
– Конечно, – вежливо перебила его Белка. – Конечно на сутки. Я просто…
Морж сердито поправил очки.
– Документы есть?
Белка незаметно вытерла потную ладошку о подол, протянула толстяку права.
Он взял, сморщившись, приблизил права к очкам, беззвучно шевеля губами, прочел.
– Что за имя такое? Ты откуда?
Белка открыла рот и с ужасом поняла, что не имеет ни малейшего представления о том, что сейчас скажет. Раздел памяти, ответственный за географию, просто отключился. Морж ждал. Он поднял голову, серые глаза, увеличенные стеклами очков, подозрительно разглядывали ее лицо. Белка понимала, что каждая секунда стремительно и бесповоротно приближает страшный момент, когда морж протянет руку к телефону и позвонит в полицию. В панике она уже была готова выскочить наружу и бежать куда глаза глядят, как неожиданно что-то мелькнуло в сознании и она произнесла:
– Занзибар.
– Занзибар? – удивился морж. – Что это?
– Занзибар, – повторила Белка, менее уверенно добавила: – Страна…
– Занзибар? А где это?
Информация о местонахождении Занзибара у Белки была нулевая. Она неопределенно показала рукой в угол, где стояло чучело медведя гризли, пробормотала:
– Юго-восток… Африки… В районе экватора…
Морж кивнул, похоже, ответ его устроил.
– Стесняться тут нечего. Занзибар так Занзибар. Мой дед, вон, из Германии приехал. И тоже ничего. Всяко бывает. Мы все тут – приезжие.
– Да я там только родилась, – оживилась Белка. – Меня в три года родители привезли.
– Вот я и гляжу – говоришь-то ты без акцента. А имя – чудное.
Он засмеялся, Белка засмеялась тоже. К лацкану малинового пиджака моржа была приколота полированная железка с выгравированным именем «Курт».
43
Белка стояла под душем и плакала. Громко всхлипывала, шмыгала носом, иногда что-то шептала. Слезы мешались с мыльной водой, стекали по лицу, телу, уносились в маленький водоворот стока. Белка не знала, отчего она плачет – наверное, от счастья.
Из кукольного флакона она выдавливала на ладонь шампунь и снова намыливала бритую голову, лицо, тело. От пены, пышной и легкой, пахло летом, яблоневым садом. Наверное, так пахнет счастье. Смутные воспоминания промелькнули в памяти: обрывки каких-то снов – теперь вся прошлая жизнь ощущалась как сон. Зеленый склон, яркий, солнечный, а на нем красные маки. Раскрывалась, нет, распахивалась бескрайняя летняя синь, по которой с торжественным величием плыли мохнатые облака, белые и мягкие, как зефир. Когда облако наползало на солнце, синева вокруг становилась еще пронзительней, а край облака вспыхивал ртутным светом. Само облако темнело, наливалось серым. Из-за него по всему небу расходились веером лучи, точно кто-то там за облаком подавал ей сигнал о чем-то крайне важном.
А иногда облака просто таяли: огромный, в полнеба, белоснежный замок важно плыл по небу и вдруг прямо на глазах распадался на мохнатые куски, которые продолжали ползти в том же направлении, истончаясь и постепенно превращаясь в брюссельские кружева, а после в дым, в сон, в ничто.
Где все это было? Когда?
Подняв голову, Белка зажмурилась, подставила лицо под душ. Нестерпимо защекотало небо, Белка тихо засмеялась. Ее ладони скользили по телу, она гладила бедра, плечи, грудь. Трогала пальцами набухшие соски. Внутри, где-то внизу живота, она ощутила тепло – томное, растущее. Словно медленно разворачивался павлиний хвост, мягкий и бархатный, в искристых звездах и глазках. Ультрамарин переходил в бирюзовый, вспыхивал золотом. Ладонь скользнула по животу, остановилась на лобке, палец повременил и медленно проник в нежно пульсирующую глубину. Мягкое тепло темной волной стало расти, подниматься, Белка выдохнула с полустоном, закусила губу. Она уловила пульс, горячий и нервный, она подчинилась ему. Теперь все ее тело было как одно трепещущее, пульсирующее сердце. Что-то неумолимое, тягучее, как липовый мед, упругое, как ночной поток, заполнило ее тело, властно подхватило и понесло. Круговорот затягивал ее в бездонную вселенную, вспыхивали и гасли звезды, ей послышались звуки – ласковые, словно кто-то играл колыбельную, едва-едва касаясь клавиш. Донеслось пение, она попыталась разобрать слова. Голос был слабый, далекий, но Белка, постепенно холодея, словно в добротном ночном кошмаре, различила:
