40
Питер умирал. Белка сидела рядом, она гладила его плечо, и этот бессмысленный механический жест казался ей последней связью с ним, с его вытекающей жизнью.
С веселым звоном посыпались стекла – лопнуло среднее окно. Из него вырвался желтый язык пламени и начал лизать наружную стену. Двор озарился волшебным светом – каким-то таинственным и золотым, щебенка казалась мерцающим янтарем, щедро рассыпанным перед домом.
Питер бредил. Так казалось Белке. Питер говорил про Бога, про рай и про ад, Белка гладила его плечо, разглядывая сияющие осколки янтаря, раскиданные по двору.
– Он создал Адама и Еву и поселил их в Эдеме. Зачем? Почему? Там освободилось место после изгнания Люцифера и восставших с ним ангелов. Они были низвергнуты в ад. Люцифер – сын зари, могущественный ангел, ангел света, – какой же грех он совершил? Чем прогневал Бога?
Питер запнулся, судорожно хватая ртом воздух.
– Грех гордыни, вот какой грех. Он отказался служить Господу, и Тот низвергнул его в ад. Пророк Исайя… – Он закашлялся, хрипло, с надрывом. – Исайя…
Огонь забрался под крышу. Внутри дома пламя гудело, как в печке. Стало жарко, но отползти уже не было сил. Белка закрыла глаза.
– Сияющий ангел, сын зари, ангел света Люцифер явился Адаму и Еве в виде змеи. Змеи! Почему именно змеи? Змея – это яд, яд – это коварство. Вот почему! Люцифер влил яд в душу человека, человек пал. Люцифер не мог смириться с мыслью, что человек, создание из глины и грязи, займет в Эдеме его место. Гордыня… Опять гордыня.
Без паузы и тем же тоном – устало и тихо – он произнес:
– Холодно… Как тут холодно… Накрой меня, пожалуйста.
Между двух столбов на веревке сушились какие-то тряпки, Белка принесла, накрыла. Уже горел чердак, жесть на крыше казалась розовой и полупрозрачной. Как леденец, подумала Белка. Пламя прорывалось между листов жести, плясало, юрко взбиралось все выше и выше.
– Ты говоришь, что смысла нет, – Питер проговорил тихо. – Есть смысл. Во всем. Мы просто не хотим его видеть. Мы пытаемся найти смысл, а его надо понять. Понять головой, а главное… – он приложил ладонь к груди, – сердцем…
Белка хотела что-то сказать, но не смогла, в горле стоял комок.
– Когда ты будешь переходить границу, – он попытался улыбнуться, – я уже буду… там. Я за тебя замолвлю словечко.
Белка закрыла лицо руками. Плакать она уже не могла. Оказывается, есть предел всему – даже слезам. Она услышала, как с треском рухнула крыша, пламя, вырвавшись на свободу, победно завыло.
41
Питер затих. Белка расправила простыню, накрыла его лицо. Провела ладонью по складкам. Какой смысл? В чем он? Бедный, бедный добрый Питер.
Белка стянула с себя тюремный комбинезон, скрутила в тугой узел и с силой бросила в огонь. Голая и потная, уперев кулаки в бедра, она с минуту смотрела на пламя. Там, в ослепительной круговерти, возносились к небу пылающие замки, возникали и рушились восхитительные мосты, растекались рубиновые озера, в один миг вырастали огненные утесы и тут же рассыпались на миллиард сияющих звезд. Ад? Почему ад? И если это ад, то, может, все не так уж плохо.
Из вороха тряпок, что сушились на веревке, Белка вытащила старухино платье, большой ветхий платок бурого цвета. Платье оказалось огромным, Белка оторвала край от наволочки и завязала вместо пояса. Сев на землю, она расшнуровала правый ботинок, стянула с ноги. Засунув руку внутрь, ногтями подцепила стельку, оторвала ее. К обратной стороне стельки липкой лентой были приклеены две пластиковых карточки – кредитка «Американ Экспресс» и водительские права.
– Здравствуй, Айши Мунир, – пробормотала Белка, разглядывая фотографию на правах. – Теперь вся надежда только на тебя.
В тюремном фургоне не было ключа. Ключ наверняка остался в кармане у Беса. Вернуться в гараж не было сил, она просто не смогла себя заставить. Старухин пикап оказался открыт, ключ беспечно торчал в замке зажигания. Белка уселась, замирая, повернула ключ. Стартер покряхтел, мотор вздрогнул и завелся. Загорелись лампочки приборного щитка, дрогнули стрелки – бензина было почти полбака. Белка включила фары и медленно выкатила на проселок. Дорога уходила только в одну сторону, Белка оглянулась на догорающий пожар и нажала на газ.
Проселок состоял из ухабов и рытвин, этой дорогой, очевидно, никто, кроме старухи, не пользовался. Пикап скрипел просевшими рессорами, иногда шаркал днищем по сухой глине. Белка морщилась, как от боли, и скидывала скорость до десяти миль. Часы на щитке показывали невозможное время – восемь сорок пять. Согласно бортовому времени она покинула ферму в семь тридцать.
Окрестности сводились к чернильной темноте. За час с лишним ей не встретилось ни души, если не считать армадилло. Броненосец пересекал дорогу, он остановился в свете фар, недовольно взглянул на пикап и с достоинством продолжил ночную прогулку.
Наконец через полтора часа из темноты выплыл ржавый знак, предвещавший скорое – через полторы мили – пересечение с главной дорогой. Главная дорога оказалась на деле захолустным двухрядным шоссе, впрочем, асфальтированным и с разметкой. Стали попадаться встречные машины, в основном грузовики.
Белка издалека увидела светящуюся ракушку – вывеску бензоколонки. Съехав на обочину, она остановилась. Включила дохлую лампочку над головой, повернула к себе зеркало. Провела ладонью по голове, на макушке проклюнулась золотистая щетина. Обмотав голову старухиным платком, она соорудила некое подобие чалмы, длинные концы затянула узлом на затылке. Облизнула губы, смочив слюной палец, провела по бровям. Уставилась в зеркало. Прогромыхавший мимо сияющим болидом грузовик-рефрижератор испугал ее до смерти.
Внутри заправки горел свет, за кассой дремал некто в сальной бейсбольной кепке, за ним на полках пестрели сигаретные пачки, картонки с печеньем, пакеты с чипсами и прочей полусъедобной снедью. Белка толкнула дверь и вошла внутрь.
Колокольчик разбудил кассира, он начал мять лицо руками, потом зверски зевнул. Белка протянула пластиковую карточку.
– «Американ Экспресс» принимаете?
– Бензин? – мрачно спросил кассир и снова зевнул.
Он взял кредитку, ленивым жестом привычно воткнул ее в кассовый аппарат. Машина сожрала карточку, звякнула и задумалась. Белка замерла, за эту секунду она вспотела, как мышь. Кассир угрюмо смотрел в стеклянную дверь, на которой с равными промежутками вспыхивала неоновая, чересчур бодрая для ночного часа надпись «Да, мы открыты!». Кассовый аппарат снова звякнул. Выплюнул карточку и, тарахтя, напечатал чек.
– Здесь, – кассир оторвал чек, положил на прилавок. – Распишитесь.
Белка взяла ручку, нацарапала какую-то закорючку и едва живая вышла наружу.
42
К рассвету она выбралась на Десятое шоссе – главную автостраду штата, прямой стрелой пересекавшую Аризону с севера на юг. До мексиканской границы оставалось пять-шесть часов. Как утверждал Густаво, лучшего места перейти границу, чем индейская резервация Тохано, нет. На юге резервации начиналась Сонора – плоская каменистая пустыня, уходящая в глубь мексиканской территории, «…и если держаться подальше от Девятнадцатой дороги, то там не то что патрулей нет, там не ясно, где сама граница проходит. На юг, строго на юг – и через час ты в Мексике», – со знанием дела говорил Густаво.
