Тюремный фургон, бежевый и заурядный на вид, вполне мог сойти за машину какой-нибудь ремонтной конторы. Или повозку булочника. Бес лениво распахнул заднюю дверь, обе створки настежь. Отошел, наблюдая, как Белка семенит мелкими шагами к фургону. Над тюремным двором задорно носилась пара ласточек.
– Удачная прическа, – ухмыльнулся Бес. – Идет тебе. Красиво и практично. Главное – ток хорошо проводит.
Белка остановилась перед дверью фургона. Она была уверена – и рыжий клоунский комбинезон, и кандалы – все это для того, чтобы унизить. Она повернулась к Бесу.
– Подсади, – глядя ему в глаза, сказала она тихо. Не попросила, просто сказала.
Бес перестал улыбаться. Медленно вытер губы большим и указательным пальцами.
– Это ведь я тебя повезу, – прошептал он, чуть подавшись к ней. – Я. Помнишь про праздник? Уже скоро…
Белка молча продолжала глядеть ему в глаза.
– Я… – повторил Бес. – А дорога неблизкая, часов пять. И все больше через пустыню…
Белка выслушала равнодушно, не меняя лица. И вдруг, ощерясь по-кошачьи, рванулась к Бесу. Тот отпрыгнул.
– Береги уши, – серьезно сказала Белка. – Сволочь.
Солнце выглянуло из-за башни, брызнуло сияющим серебром. Становилось жарче, ласточки поднялись выше и кружили, кружили в синем звонком небе. Бес зло двинул кулаком в дверь фургона.
– Кит! – рявкнул он. – Ко мне!
Из кабины неуклюже выбрался одноглазый охранник. В руке он держал надкусанное темно-красное яблоко.
– Эту, – Бес брезгливо кивнул в сторону Белки. – В кузов!
Одноглазый замялся – не знал, куда девать яблоко, потом сунул его в рот, вытер ладони о штаны, подошел к Белке. Нагнулся – он был выше ее на две головы.
– Осторожней. – Бес сплюнул. – Укусить может!
Одноглазый не обратил внимания, взял Белку под мышки и легко, словно ребенка, подсадил в фургон.
Внутри было темно, воняло грязью и железом, как в слесарной мастерской. Белка села на ржавый пол. Фыркнул мотор, снаружи кто-то засмеялся, что-то заскрежетало, заскрипело – ворота, догадалась она. Фургон мотнуло влево, потом тут же вправо, Белка покатилась, как куль, ударилась затылком – ухватиться тут было не за что, да и не могла она ухватиться скованными руками.
Кое-как перевернулась на живот, прижалась щекой к железу. Правая створка двери не доходила до пола, в щель была видна полоска дороги, узкий кусок пейзажа без неба. Пустыня, плоская как доска, казалась розовой. Из нее торчали гигантские кактусы, похожие на растопыренные клешни каких-то чудищ, которые пытались вырваться из-под земли.
Белка вспомнила легенду: мормоны, первыми попавшие в эти края, назвали эту пустыню Долиной Дьявола. Говорили, что прямо под ней находится спуск в преисподнюю – уверяли, что собственными ушами слышали стоны грешников и сатанинский хохот. Еще говорили, что с наступлением ночи руки оживают и горе несчастному путнику, застигнутому тьмой в Долине. Мормоны рассказывали, как на их глазах один из паломников был живьем утащен под землю – песок, словно жидкое тесто, засосал его. Два других мормона сошли с ума и отказались двигаться дальше.
Было бы здорово, если б их колымагу кто-нибудь утянул в ад! Вот прямо сейчас – вдруг один из этих кактусов ожил бы, растопырил клешни, заграбастал и утащил фургон в самую преисподнюю. Вот был бы номер! Все эти судьи с их законами и смертными приговорами, коменданты, палачи с их электрическими стульями – все остались бы в дураках! Да еще Беса и одноглазого урода по назначению доставили.
Только Белка не верила во всю эту белиберду. Не верила и не боялась. Тем более теперь, после «Медового рая».
На обочине мелькнул указатель, Белка разобрать не успела. До чего-то там было семьдесят пять миль. Да и какая разница? Бес сказал – пять часов, значит, еще часа четыре осталось.
Интересно, а если бы родители не уехали, если бы она так и жила бы в Москве, окончила бы там школу, наверное, поступила бы в институт. Или вышла бы замуж – русские там рано женятся. Может, у нее уже был бы и ребенок. Точно! У нее была бы страстная любовь с одноклассником… Нет, однокурсником… Нет, с профессором из университета. Точно, с молодым профессором! И у них бы родился…
Додумать она не успела – фургон резко вильнул, затормозил и встал. Хлопнула дверь, захрустел гравий под каблуками.
– Не укачало? – Бес грохнул кулаком в борт, засмеялся.
Белка вжалась в скользкий от ее пота пол. Она замерла, перестала дышать, вслушиваясь. Снаружи послышалось журчанье, потом свист – Бес мочился и насвистывал «Турецкий марш» Моцарта.
24
Действительно, как бы сложилась жизнь, если б они не уехали? Белка спрашивала – почему: мать уныло вздыхала, будто устала отвечать на один и тот же вопрос, а отец становился хмурым и начинал зло говорить короткими фразами, словно и не с Белкой разговаривал, а ругался с кем-то бестолковым.
– У них нет будущего! – глядя в окно на трубы кирпичного завода, мрачно заявлял отец. – Они разрушили все – культуру, науку, экономику. Посмотри, кто у них в друзьях – диктаторы, подонки и воры. Это ж не страна, а бензоколонка! Как только Европа найдет альтернативный источник энергии, цены рухнут и у них там все развалится. Это – вопрос времени!
Но Европа тянула с альтернативной энергией, русские проводили Олимпийские игры, устраивали фестивали и парады, расширяли границы и явно не торопились разваливаться. Белка тогда решила, что если отец неожиданно окажется не совсем прав в своих предсказаниях и Россия продержится еще пять-шесть лет, то она непременно поедет в Москву – просто так, на месяц-два, посмотреть.
В жестянке из-под конфет с Кремлем на крышке хранились ее «русские сокровища»: бабкина брошь – серебряная ящерица с рубиновыми глазками, янтарные бусы, похожие на четки, фарфоровая статуэтка балерины, несколько значков, цветные открытки. Еще были книги, детские, в бумажных переплетах. «Колобок», «Сказки Пушкина» с акварельными рисунками Билибина (Баба Яга, летящая в ступе по оранжевому закату над фиолетовым лесом, лет до семи вселяла в Белку ужас – она зажмуривалась каждый раз, когда доходила до этой страницы). Книжки были драные, в пятнах от манной каши и яблочного сока. Особенно досталось «Дюймовочке» – Анюта, получившая книгу в наследство, исчиркала все картинки цветными карандашами.
Теперь и Баба Яга, и испорченная «Дюймовочка», как, впрочем, и все остальное, уже не имело значения. Имела значение лишь Рыжая Гертруда. Лишь она, да еще те семнадцать секунд с момента подачи тока.
И правда ли, что вся жизнь должна промелькнуть в этот момент? А если и мелькать нечему? Если за восемнадцать лет, скучных и одинаковых, как галька на пляже, ничего интересного не произошло? Школа, уроки, дом, телевизор. Плаванье, волейбольная секция, летний лагерь. Рождественские каникулы – скудные подарки под искусственной елкой, от нее вся квартира воняет пластиком, День благодарения с непременной индейкой. Хэллоуин – Белка в самодельном костюме – мать говорит, что ничуть не хуже покупного, да и какой ненормальный будет тратить полсотни на ведьмин наряд?
