Он призвал прихожан молиться. Потеряв работу, прихожане действительно могли посвятить больше времени беседам с Богом. Строительство луна-парка пастор объявил даром Божьим – теперь каждый найдет работу, на каруселях или в закусочных. Или в сувенирных лавках. От туристов не будет отбоя, деньги потекут рекой. Отчасти он оказался прав – деньги действительно потекли рекой.
В то майское воскресенье в церковь залетел голубь, обычный сизарь. Он метался под потолком, бился в узкие окна. Наконец угомонился в нише над органными трубами. Пастор, поглядывая туда, тихо вышел к кафедре и, не включая микрофона, произнес громким шепотом:
– Это – знак! – Он указал пальцем на голубя. – Отец наш Небесный посылает нам благую весть.
Прихожане начали креститься. Белка услышала, как отец пробормотал:
– Это просто птица…
Больше отец в церковь не ходил.
В день открытия луна-парка на другом конце города случился пожар. Сгорела бензоколонка. В огне погибли хозяин – толстый уругваец по кличке Бобо – и какой-то невезучий мотоциклист, заехавший за куревом. Тогда никому в голову не пришло, что это было началом местной – маленькой, но упорной войны за передел сфер влияния. Бензоколонка стояла на отшибе, поэтому когда рванули подземные цистерны и горящее топливо превратило всю округу в пылающий ад, сгорело всего пять машин на соседней автостоянке и заброшенный гараж. Пожарники появились через пятнадцать минут, не спеша и без особого рвения потушили огонь и уехали. А еще через три часа, ровно в шесть вечера, торжественно открылся «Коллизеум». Так назывался луна-парк, имя хоть и звучное, но достаточно спорное для места семейного отдыха. Впрочем (как иронично заметил отец), у туристов оно вряд ли будет вызывать исторические ассоциации, связанные с гладиаторской резней и языческими жертвоприношениями. Для американцев вся история до президентства Джона Кеннеди выглядит наполовину мифической архаикой, наполовину голливудской фикцией – это было давно и, скорее всего, неправда.
В день открытия вход в «Коллизеум» был бесплатным. У ворот играл оркестр – утробно ухал басистый барабан, ряженые в гусарские мундиры трубачи усердно дули в сверкающую от закатного солнца медь, усатый тамбур-мажор лихо размахивал серебряным жезлом, крутил его, ловко подбрасывал, превращая в сияющее колесо. В воздухе сладко пахло карамелью и калеными орехами, к этому духу примешивалась горечь подгоревших сосисок и воздушной кукурузы. Из полосатых шатров раздавались зазывные крики румяных торговок лимонадом. Лимонад разливали из гигантских стеклянных сосудов, похожих на аквариумы, где среди колотого льда лениво ныряли мясистые яркие лимоны.
За шатрами, подобно сказочным циклопам, высились аттракционы. Карусели с пестрыми, сияющими свежим лаком конями. Гигантские качели с расписной ладьей размером с автобус (к корме была приделана раскрашенная фигура капитана Синдбада в золотом тюрбане), русские горки «Тайфун» с тройной мертвой петлей, башня свободного падения «Краш». Еще дальше, на холме, возвышалось чертово колесо с огромной светящейся надписью «Коллизеум» на самом верху.
Вся эта развлекательная механика крутилась, гремела, сияла разноцветными лампами. Восторженная публика визжала и хором охала. Опустился сиреневый вечер, где-то мощно грохнуло, затрещало, и небо над луна-парком расцвело небывалым фейерверком – такого Сан-Лоредо не видывал никогда.
У подножья чертова колеса, рядом с кассой, притулился сарай, расписанный звездами и драконами. Над дверью висела табличка «Дирекция», на ступенях сидел чернявый паренек в драных джинсах и курил в кулак. Отец остановился и спросил насчет вакансий. Парень неопределенно пожал плечами, раскрыл дверь и кого-то позвал. На пороге появился лысоватый человек, похожий на школьного учителя, в мятых штанах, сандалиях и рубахе навыпуск.
Он снял очки, оглядел всех по очереди – отца, мать в голубом летнем платье, Анюту с третьей порцией ванильного мороженого с карамелью и тертым шоколадом, Белку – голенастую, в тугих джинсах цвета бирюзы. Отец повторил вопрос. Лысый виновато покачал головой, что-то буркнул про укомплектованность персонала, снова взглянул на Белку. Впрочем, – морща лицо и протирая очки краем клетчатой рубахи, – впрочем, нам могут понадобиться ассистентки на посадке. Он мотнул подбородком в сторону платформы у подножья колеса, где две длинноногие девицы в невероятно коротких и тесных шортах весело помогали пассажирам забираться в кабинки. Отец неодобрительно оглядел веселых девиц, сухо поблагодарил лысого. В этот момент над их головами оглушительно грохнула петарда и все вокруг окрасилось в густой малиновый цвет – трава, лица, руки, крыша сарая.
Белка вспомнила это леденцовое сиянье – тем майским вечером никто не мог знать, что через полтора месяца в этом самом сарае с вывеской «Дирекция» Белку изнасилуют, а еще через час полиция расстреляет тут ее отца. Никто не мог знать, что Белка дотянется до ружья и всадит заряд свинца в живот сержанту Энвигадо. Никто не мог знать, что сержант через несколько недель, не выходя из комы, умрет. И что завтра ее повезут в Феникс и там во Дворце Правосудия приговорят к смертной казни. Никто не мог знать.
– Никто? – громко спросила Белка. – Никто?
Соседки по столу снова замолчали, настороженно поглядывая на нее.
Никто, кроме Бога. Кроме всемогущего, всевидящего и вездесущего Господа нашего. Ведь говорил же пастор – без воли Господней и волос не упадет с головы нашей. Стало быть, была, была на то Его воля! И значит, Он уже тем вечером, под взрывы петард, под грохот каруселей, среди визга детей и воплей взрослых, в пороховой гари и сосисочной вони, с усердием маньяка скрупулезно планировал Свой бесовский спектакль. Распределял роли, прикидывал реплики, расставлял фигуры по доске. Решал, кому в каком акте суждено умереть.
Белка, не отрывая пристального взгляда от стены, медленно поднялась.
– Убийца! Будь ты проклят! Ненавижу! – Белка схватила миску с кашей и с силой швырнула ее в стену. – Сволочь! Мразь!
К ней подбежала охрана, повалила на пол. Белка кусалась и брыкалась, она продолжала кричать «убийца, убийца», пока ее волокли по коридору в карцер.
23
Утром ей выдали оранжевый комбинезон и новые ботинки. Белка, не стесняясь охранника, стянула через голову тюремное платье, скомкала, кинула в угол. Комбинезон оказался чуть велик, она закатала рукава, подвернула штанины. Новые ботинки надевать не стала, осталась в старых.
На запястьях и щиколотках замкнули стальные браслеты, соединенные цепью. Теперь Белка могла лишь семенить, переступая мелкими шагами, как гейша. Два охранника вывели ее из камеры, долго шли коридором, свернули за угол. Там, в темной нише, оказалась дверь.
Белка зажмурилась. Мокрый плац, только что политый из шланга, вовсю сиял солнечными зайчиками, вспыхивал, словно был усыпан битым стеклом. Или бриллиантами. У тюремного фургона, прислонясь спиной к двери, стоял Бес. Он щурился и улыбался, подставив лицо нежным лучам утреннего солнца. На ухе, приклеенная пластырем крест-накрест, белела повязка. Было около семи утра.
