Он покатился кубарем, помня про остатки легковушки, торчащие сбоку, и намереваясь укрыться за ними. Услышал щелчок снимаемого с предохранителя оружия, уже сам взводя свое и присаживаясь, наводя ИЖ в ту сторону. И замер, глядя в темный провал ствола СВУ, глядевшего на него.
Дом у дороги-11
Какое-то время они молчали. Тлели последние угли в бочках, свистел ветер в окнах.
– Как пацан? – поинтересовался Чолокян. – Нормально?
– Пойдёт, – одноглазый покосился на него, – иди спи.
– Не хочется. Выбраться бы отсюда быстрее. Не нравится мне здесь.
– Почему?
– Тревожно как-то.
Одноглазый кивнул.
– Слушай, а у тебя дети есть?
– Откуда? Только вот женился.
– Поздно. На вас не похоже. Да ещё и русская же жена?
– Русская, – Чолокян вздохнул, – мне теперь родители весь мозг вынесут. Друг один обиделся сначала. На его сестре не женился. А что поделать, если она мне по душе пришлась? А купил её? И что? Другие вон, обязательно калым отдают.
– Ты прямо Ромео, как посмотрю. Много отдал?
– Ну так, – Чолокян вздохнул, закатил глаза, зашевелил пальцами, считая, – патронов полцинка, два пуховика, литр чистого медицинского и «Вепря».
– Не, – одноглазый хмыкнул, – ты ни хрена не Ромео. Тот бы украл. Ты Отелло.
– А кто это?
– Забей, – одноглазый махнул рукой, – ты помнишь прошлое?
– Конечно, – Чолокян пожал плечами, – ты про какое только?
– Тебе сколько лет тогда стукнуло?
– Вон ты про что… Тринадцать.
– Ба. – Одноглазый покосился на него. – Да у тебя…
– Возраст Христа, знаю. Так чего ты спросить хотел?
Одноглазый подумал. А что, на самом-то деле? Снова удариться в нахлынувшую ностальгию? Да ну её.
– Забей. Так, глупый вопрос. Иди спать.
– Я посижу. – Чолокян встал, противореча сам себе. – Сейчас поесть принесу. Мясо вяленое есть. Будешь?
Стоило ли отказываться? Через пару минут оба сосредоточенно жевали, думая каждый о своём. И Чолокян, расчётливый и несентиментальный, неожиданно для самого себя вспоминал прошлое. Солнечное тёплое ласковое прошлое.
Ему тогда стукнуло тринадцать. Или двенадцать? Чёрт знает, если честно. Он плохо помнил возраст, дни рождения или ещё что-то такое. Из прошлого в голове осталось немногое. Две недели у тётки в последнее лето, это да. Почему он жил на море так мало? Чолокян не помнил. Семья всё-таки была городская, сезоном, как большинство родственников, не жила. Стоматологическая клиника у отца, семья у мамы. Возможно, именно поэтому, кто знает.
Солнце. Море. Галька. Никакого песка, только галька в Джугбе. Саркис даже запомнил девушку, откуда-то из городка со смешным названием Нягань. Он даже успел влюбиться. Только не знал во что. То ли в весёлую улыбку. То ли в светлые полоски, видневшиеся из-под второго, совсем маленького купальника. Сейчас он понимал, что те полоски тогда… были так, чтобы похвастаться друзьям. Вот, смотрите, я на фото со своей девушкой. Девушкой… доброй и хорошей пятнадцати ли, шестнадцатилетней девчонкой, веселящейся над потешным и напыщенным армяшкой-малолеткой. Но какая же она была хорошая…
– О, просыпаться начали, – одноглазый кивнул на ворочавшуюся темноту у бочек. – Холод не тётка, а дядька, всем ссать хочется с утра.
Саркис Чолокян кивнул, промолчав, и пошёл посмотреть – как там жена.
Глава 11
Бело-алое безмолвие
Ростовская область, п. Орловский
(координаты: 46°52′17″ с. ш. 42°03′33″ в. д.),
2033 год от РХ
Ствол винтовки не качался. Его держала очень крепкая и уверенная рука.
Морхольд сплюнул, спросил:
– Почему не стреляешь?
Хозяин винтовки, замерший на лыжах прямо напротив, аккуратно поднял оружие вверх. Морхольд, не торопившийся убирать свой ствол, понял сразу несколько моментов.
Человек – одиночка. Следы от лыж за его спиной были одни. Насколько видел глаз. А видел он где-то метров на сто – двести, упираясь в подъем, откуда сам Морхольд недавно спустился.
Человек промышляет непростой работенкой. Такой же, как недавно у самого Морхольда. Странно белолицую голову, висевшую на поясе, прикрученную за длинные волосы к карабинчикам, сложно перепутать с чем-то другим.
И еще…
Человек, незаметно и грамотно подобравшийся к нему, – женщина. Ничем иным объяснить выпуклость на груди не получалось.
– Ты не из Детей.
А голос только подтвердил догадку. Молодой женский голос. Не девочка, но и вряд ли прямо женщина. Лет двадцати двух, не больше.
– Каких детей?
– Зимы, – она не торопилась совсем убирать оружие. – Ты не местный. Местные не спрашивают, каких. Разреши мне проверить остановку.
– На предмет чего?
– Это порядок, – девушка притопнула лыжей, стряхивая снег, – разреши.
– Не заходи внутрь, – Морхольд отодвинулся, давая ей возможность заглянуть и не опасаться его, – у меня там зверушка. Может покусать.
– Не буду. Мне только взглянуть.
Морхольд подождал. Недолго, смотреть особо и не на что.
Девушка повесила СВУ на плечо, повернулась. Откинула капюшон самодельной белой шубы и стянула шерстяной низ, подняла наверх кожаную маску с козырьком над глазами и чем-то прозрачным в щели для глаз.
Молодая. Кожа намазана чем-то, скорее всего жиром, смешанным с какой-то взвесью серого цвета. Из-под мазков проступали веснушки. Лицо… тюркское, тут ошибиться невозможно. Явно тюркское лицо.
– Я Милена.
– А я Морхольд.
– Далеко идешь?
– К Пролетарску.
– По пути. Я против не буду, – тут она улыбнулась. – Патронов нет. Вот и не стреляла, кстати.
– Хорошие дела, – буркнул Морхольд, – искренне рад.
– Заметила твой след где-то часа два назад, пошла по нему. Ты хорошо бегаешь, только что-то с ногами. Хромаешь?
– Со спиной.
Адреналин в крови рассосался, хотя напряжение не отпускало. Казалось бы, все неплохо, девчонка явно не из мимолетных преследователей, а все равно…
– Ты вместо зайцев на людей охотишься?
Она погладила голову.
