Дом у дороги-9
Багира все же уснула. Одноглазый, отдав ей плащ-палатку, смотрел в темноту. Через час-другой наступит «собачья вахта», чертово время, когда в сон начнет клонить все сильнее. А дождь снаружи успокоился. Так, крапало, но не сильно. И только одно это заставляло нервничать.
Сзади, шоркая ногами, подошел Чолокян. Спустился вниз, ничего не говоря. Проверил спящих лошадей, отошел подальше, отлить. Шарахался в темноте, не давая одноглазому слушать эту доставшую чертову ночь. Никак не заканчивающуюся, не отпускающую из своей черной крепкой хватки.
Там, в ночи, могло скрываться что угодно. Вернее, кто угодно. Хотя одноглазый сам себе не признался бы в том, что ему теперь куда легче столкнуться с очередной отрыжкой адовой кухни, появившейся после Беды, чем с человеком. Люди сейчас стали куда страшнее любого мутировавшего создания Божия.
Хотя и раньше-то, что говорить, добрее люди не были.
Внизу кашлянул Чолокян. Чуть заскрипели ступеньки.
Одноглазый усмехнулся, глядя на приближающегося армянина. Ведь тогда, до Беды, встреться они ночью, да на темной улице, что бы ждало этого… хача? Далеко не «доброй ночи», это к гадалке не ходи. Из одноглазого даже армия и кусок зацепленной спецоперации не вытравил нелюбовь к «черным». Несмотря на таких же, как Чолокян, воевавших рядом. Хотя… как воевавших? Тут одноглазый мог бы и поспорить.
Тогда не вытравилось. Вытравилось потом, после Беды.
Когда здоровяк Николян тащил его на себе несколько километров, а выходила одноглазого вовсе даже Сара. Не еврейка, армянка. Смешная низенькая и носатая армянка. Плевавшая на вытаскиваемое судно, на мокрые и грязные простыни, на мат в свою сторону.
Когда одноглазый и чеченец Шамиль вдвоем сидели в развалинах электроподстанции, отстреливаясь оставшимися патронами от мародеров – таких же, как одноглазый, русских. А в подвале, не имея возможности удрать, дрожали две татарские семьи, из-за чьих молоденьких красоток мародеры и прицепились.
Когда плотный азербайджанец Вагит, весь перемазанный кровью, с температурой, не жалея себя и не обращая внимания на стрельбу вокруг, резал и зашивал мужика с кельтским крестом на плече. Одноглазый, еле передвигавшийся на костылях, задумчиво смотрел потом на этого еле дышащего мужика, грудь которого украшала надпись готическим шрифтом – «White pride».
Для кого-то Беда стала отправной точкой для нового восприятия мира. Для кого-то наоборот. И порой, вспоминая себя прошлого, одноглазый не хотел даже улыбаться. Не из-за чего было.
* * *
– Да куда ты лезешь, овца?..
– А-а-а-п-л-а-ч-и-в-а-а-е-м проезд, граждане!!!
– Ну, как у вас там, платят, нет?
– Чего вчера в «Голосе»-то?
– Не знаю, вчера «Кухню» повторять начали.
– Задняя площадка, за проезд передаем, а то дверь не открою!
– Ты кого овцой назвал, хабал трамвайный?!!
– А у меня соседка вчера опять мужика привела, так она, кошка драная, орала до самого утра.
– Вы за проезд платить будете… мужч-и-и-н-а-а-а, я к вам обращаюсь?!
Маршрутка из спального в производственный район. Каждое утро – с того же места, что и вчера, и так постоянно. Одни и те же люди, одни и те же темы разговоров.
«Одноглазый» покрутил головой по сторонам, шуганул от освободившегося места пару торговцев с рынка, то ли китайцев, то ли вьетнамцев, испуганно сбежавших в другой конец салона. Посадил худенькую девушку-студентку и, не обратив внимания на ее «спасибы», отвернулся к окну, надев наушники и включив плеер. В голове, как обычно в понедельник, складывался план на неделю вперед. Самое главное – акция во вторник на следующей неделе и подготовка к ней. Вот только и на рабочей неделе, и на выходных есть чем заняться.
На остановке в маршрутку заскочил Шилов – напарник, простой деревенский парень, на которого во вменяемом состоянии можно было положиться полностью. В невменяемом Сашка становился опасен, превращался в бешеного и агрессивного Пикачу в полном боевом апгрейде. Пришлось выключить музыку. Шилов, по простоте своей широкой сельской натуры, очень обижался на невнимание знакомых людей к его персоне.
– Здорово! Чего слушаешь? Опять какой-нить хардкор?
– Нет, «Христа Спасителя».
– Про нож разберется?
– Да.
– Вот ты ерунду слушаешь.
Сашка перся от шансона и не совсем понимал, как можно слушать какую-либо другую музыку. Да и вообще, во многих вопросах мнения их расходились, но, тем не менее, работать и заниматься общими делами им это не мешало.
– Скучно сегодня будет, понедельник. Слышь, а ты на выходных не сможешь меня подменить на полсуток? Нужно в клубан один выйти.
– Не знаю… Давай ближе к делу поговорим. А чего ты?
– Да переезжать буду. Хозяйка дочку замуж выдает… вот и попросила съехать.
– Ну, посмотрим, скорее всего – смогу.
– Спасибо. А че, погоняем черных в следующий вторник?
«Одноглазый» улыбнулся, хрустнув пальцами:
– Погоняем… только не черных.
– А кого?
– Антифа.
– Тоже неплохо.
Неплохо, конечно. На дворе стояли «десятые». Про «нулевые» осталось только вспоминать. Говорят, в их середине даже встречался настоящий олд-скул. «Лонсдейлы», белые шнурки и «бомберы». И настоящие, серьезные дела. Не то, что сейчас, когда чаще всего после «мяча» толпа на толпу, не больше. А разогнать антифа стало совсем проблемно. Менты щемили. ФСБшники щемили. Отдел «Э» доходил до края, накрывая там, где и не ждешь.
«Одноглазый» после армии стал еще злее. Погибшие пацаны, чьи души навсегда остались в горах, порой не давали спать. Приходили ночью, говорили что-то, что запомнить никак не получалось.
В город приезжали и приезжали и земляки тех, с кем он воевал, и другие. Заполняли спальные районы, бедные кварталы, где доживали свой век рабочие давно сгинувших заводов. Каркали что-то по-своему, смеялись, тыкали пальцами в проходивших мимо женщин. Их собственные женщины у «одноглазого» вызывали отторжение одним своим видом. Платки, закрытые безразмерные комбинезоны, облупленный лак на ногтях, дешевое золото, навешанное, как игрушки на новогоднюю елку. Лезгинки, ТАЗы-баклажаны, гонор, «слыш, ты чо такой дэрзкый, а?».
«Одноглазый» отвернулся от Шилова к окошку, стараясь не глядеть на парочку темноволосых и узкоглазых, стоящих напротив. От них никуда не спрятаться. Одно время думал, что утром их не встретить в метро. Ошибался. В метро их было даже больше. Там ими просто-напросто воняло. Хотя, понятно, в метро воняло всегда. И всегда по-разному.
