Все это выглядит как попытка обнищавших людей обратить на себя внимание власти. Источник благ у них один (все остальные уничтожены), поэтому те, кто умеет что-то делать, творит во славу партии, а те, кто не умеет, пытаются выбиться наверх, защищая вождей от мнимых опасностей.
Частью это лизоблюдство продиктовано расчетом, а частью – инстинктивным желанием прибиться к сильному покровителю: для маленького человека это единственный способ выжить в трудные времена.
Пожалуй, в мою книгу для диктаторов надо добавить еще одну главу: «Концентрация в своих руках продовольствия, топлива и жилья как основа народной любви».
Нина так и не появилась. Недавно мы с Китти читали книжку и наткнулись на загадку про маятник:
То налево побежит,
То назад стремится,
Сам никак он не решит,
Где остановиться.
Китти сразу сказала: «Папа, это ты!» Я спросил, почему, и она ответила, что я то ищу маму, то говорю, что она никогда не придет, то опять жду ее появления.
4.
Я обзвонил друзей и рассказал им о том, что творится в церкви Святого Михаила. Скинувшись с миру по нитке, мы решили вопрос с мукой, водой и средством против вшей. Несколько посольских докторов согласились поработать бесплатно, и наши беженцы прошли какой-никакой медицинский осмотр.
Почему мы вдруг взялись помогать людям, с которыми мы не связаны ни национальными, ни социальными, ни религиозными узами? Я не знаю правильного ответа. Просто немцы Поволжья первыми подвернулись нам под руку.
Я поговорил с коллегами-журналистами: все они ощущают то же, что и я – гнетущее чувство бессилия при виде рукотворного катаклизма, надвигающегося на Россию. А помощь обездоленным – это наш личный протест против стихии насилия и обмана.
Я сводил немцев в баню, истратился до последней копейки, и при этом чувствовал небывалый душевный подъем. Большевистская система требует от меня молчания и смирения: «У тебя все хорошо? Вот сиди и не высовывайся. Ты все равно ничего не можешь изменить», а я киваю «Да-да, разумеется» и тихо делаю то, что считаю правильным.
Точно так же поступают и мои коллеги.
У нас получилось что-то вроде международного Интернационала, основанного не на борьбе, а на взаимопомощи. Причем в него вошли даже сотрудники Отдела печати – что меня до крайности изумило. Вайнштейн зарезал мою статью о немцах Поволжья, назвав ее очередным «поклепом», и тут же сообщил, что у него под Москвой есть дача, а за ней сарай, который давно пора разобрать на дрова.
– Я туда больше не поеду в этом году, – сказал он и многозначительно посмотрел мне в глаза. – Вы поняли, да? Там никого не будет.
Удивительно, но это факт: даже самые рьяные служители большевистского режима готовы делать добрые дела, если им представляется случай и если никто из начальства не поймает их на проявлении человеколюбия.
В эти выходные дачные соседи Вайнштейна могли наблюдать любопытное явление: из двух посольских автомобилей высыпали иностранцы и, скинув пиджаки, принялись ломать кувалдами старый сарай. Потом доски и бревна были распилены и в несколько заходов отправлены на подворье лютеранской церкви.
Магда, недавно вернувшаяся из поездки по Средней Азии, тоже приняла близко к сердцу беды наших немцев. Путешествуя по Туркестану, она насмотрелась на такое отношение к женщинам и детям, что для нее «грех благоденствия» стал почти невыносим.
Теперь она каждый день ездит в церковь Святого Михаила – причем не одна, а с Фридрихом.
По его словам в общежитии Коминтерна люди с ума сходят от страха: стучишься к кому-нибудь в дверь, а тебе незнакомый голос отвечает: «Он заболел». Спрашиваешь: «Когда он выздоровеет?» – «А никогда». Все жгут личные бумаги, врут, ни с кем не общаются и пьют водку в качестве снотворного.
Фридриху надоело прятаться по углам, и он решил, что станет помогать беженцам, а там будь что будет.
У него есть знакомые, которые выращивают псов для охраны государственной границы и получают по талонам конину. Он выменивает у них мясо на папиросы, так что теперь наши немцы варят горячий бульон и поят им больных ребятишек.
Мы пока не знаем, чем кончится эта эпопея. Фридрих встретился в Берлине с Зайбертом и тот сказал, что правительство Германии не собирается выделять деньги переселенцам.
Как я и предполагал, благодетелей, готовых взять на себя заботы о целой деревне, не нашлось. Более того, Зайберту некогда искать добрых самаритян: у него не вышло устроиться на новую должность и он вынужден работать «свободным художником». Разумеется, его статьи с охотой берут в национальные газеты и журналы, но гонораров ему не хватает, и он мечется по городу в поисках заработка.
Ну что ж, будем трепыхаться, пока есть силы. Авось Бог не выдаст, а свинья не съест.
Глава 27. Пионерка и крест
1.
Алов устроил Гале разнос:
– Ты говорила, что Рогов в отпуске? Да он давным-давно в Москве! Мне сегодня звонили из Центрального аэродинамического института: на их территории есть церковь, и он устроил в ней приют для бродяг, и подбивает иностранцев помогать им.
– Я ничего не знала… – лепетала Галя.
Ее веки пылали, в горле застыл комок. Почему Клим не позвонил ей и не сказал, что вернулся?!
– Что-то здесь нечисто! – повторял Алов, потрясая желтым крючковатым пальцем. – Иди к Рогову и без обстоятельного доклада не возвращайся!
Галя как во сне добралась до Чистых Прудов.
– Ой, кто пришел! – воскликнула Капитолина, открывая ей дверь. – Барин, глянь, какая гостья к нам пожаловала!
Галя вздрогнула: ее уже называют тут «гостьей»?
Клим сидел за «Ундервудом» и дописывал статью – сам, без ее помощи.
– Подожди минуту – мне надо кое-что доделать.
Он листал словарь и что-то писал в блокноте, а она сидела напротив и терзала полотняную ручку от сумки – пока та не оторвалась.
«Чужой… совсем чужой!» – думала Галя, глядя на сосредоточенное лицо Клима.
– В ОГПУ знают о том, что ты устроил в лютеранской церкви, – проговорила она.
Клим наконец оторвался от бумаг.
– А какое им дело?
– Ты что – действительно не понимаешь? Иностранные подданные не имеют права вмешиваться во внутренние дела СССР! Это враждебные действия по отношению к Советской власти!
– Это просто частная благотворительность.
