Все и так плохо, ребята, а когда движение в левых рядах замедлилось, фургон выскочил на встречную полосу и затеял игру в салки с побитым, но отчаянным желтым такси. Гвоздь точно знал, что Санта, мать его, не уступит, и с воплем смертного ужаса в душе догадывался, что таксист тоже. Из-за этого описался. Буквально. Теплая жидкость потекла по левой ноге.
В последнюю секунду такси с дороги исчезло, фургон вернулся в правый ряд, прибавляя скорость.
Хоть бы коп какой-нибудь попался! Гвоздю никогда даже в голову не приходило, что ему когда-нибудь захочется видеть копа у себя на хвосте, а сейчас настала такая минута. Ну и где они все? Почему, когда надо, рядом нет ни единого хренова копа?
Фургон с визгом широко повернул, наверно на Седьмую авеню, хотя точно нельзя сказать, потому что Гвоздь закрыл глаза, проскользнув в волоске от сигналившего автобуса. Потом фургон прыгнул на бровку, распугав прохожих, и замер на тротуаре.
Мотор заглох. Гвоздь скулил, с ужасом ожидая дальнейших запланированных Сантой действий. Но тот ничего не говорил и не делал. Он извернулся, взглянул в ветровое стекло. Санта исчез.
Хотя в одиночестве Гвоздь не остался. Собиралась толпа зевак, выстраивалась полукругом вокруг фургона, разглядывая его, тыча пальцами на окровавленное лицо, на мокрые штаны, на что-то налепленное Сантой на лоб. Кто-то расхохотался. Остальные подхватили.
Гвоздю хотелось умереть.
Наконец он услышал сирены.
Воскресенье
1
— Как дела, Гектор?
Маленький Гектор Лопес взглянул на Алисию с больничной койки. Без улыбки.
— Хорошо, — сказал он.
Она перевела его в стационар в пятницу из-за неудержимой рвоты, но со вчерашнего дня организм удерживал жидкость. Выглядит лучше. Хотя все еще лихорадка. Анализ спинной жидкости дал на первый взгляд отрицательный результат, а культура еще не готова. То же самое с мочой и кровью. Алисия надеялась обнаружить простую желудочно-кишечную инфекцию, только сильно тревожилась из-за практического отсутствия у него лимфоцитных клеток. Надо на всякий случай ввести внутривенно гамма-глобулин.
— Как себя чувствуешь?
— Тут болит, — пожаловался мальчик, показывая на вытянутую левую руку с введенной в локтевую вену иглой трубки.
— Как только тебе станет лучше, сразу вытащим.
— Сегодня? — просиял Гектор.
— Возможно. Пусть сначала пройдет лихорадка.
— Ох.
Алисия обратилась к Джин Соренсон, сестре, сопровождавшей ее сегодня на обходе. Крупной блондинке едва стукнуло двадцать пять, а это уже закаленный ветеран войны со СПИДом.
— Приходит к нему кто-нибудь? — тихо спросила она.
Соренсон пожала плечами:
— Мне об этом ничего не известно. Приемная мать звонила... однажды.
— Ну хорошо. А кто с Гектором в эту смену играет?
— Мы еще никого не назначили.
Алисия сдержала раздражение.
— Мы, кажется, договаривались, что у всех моих детей в каждую смену будет партнер, — ровным тоном проговорила она.
— Не успели, доктор Клейтон, — взволнованно объяснила Соренсон. — Тут такая была суета, кроме того, мы подумали, Гектор через пару дней выйдет, поэтому...
— Я хочу, чтобы у них был товарищ по играм даже на один день. У нас на эту тему был уже разговор, Соренсон.
— Знаю, — смиренно признала сестра.
— Но видно, не понимаете. Вам известно, как взрослым тоскливо в больнице, а представьте себе ребенка, прикованного к постели в палате, где чужие люди его раздевают и разувают, колют иглами, диктуют, когда надо есть, когда идти в ванную. Многие дети могут хотя бы рассчитывать, что придет мама, папа, родные, чуть-чуть успокоят. Кроме моих. Им не на кого опереться. У них вместо системы поддержки черная дыра. Можете вообразить?
Соренсон отрицательно тряхнула головой:
— Я старалась, да только...
— Верно. Не можете. Поверьте мне. Это ужасно.
Алисия понимала. Через несколько недель после поступления в колледж попала в больницу с обезвоживанием после вирусного гастроэнтерита, очень похожего на случай с Гектором. Пролежав всего два дня, чувствовала себя жутко. Ни приятеля, ни близких друзей, никто ее не навещал, никто о ней даже не спрашивал, и будь она проклята, если позвонит домой. Незабываемое ощущение полной беспомощности и одиночества.
— Поэтому к больным детям в каждую смену приблизительно каждый час обязательно должен кто-нибудь подходить, разговаривать, улыбаться, брать за руку, чтобы они могли на него рассчитывать, просто не чувствовать страшного одиночества. Это почти так же важно, как лекарства, которыми мы их накачиваем.
— Я все сделаю, — заверила Соренсон.
— Хорошо. Только делайте не для меня, а для них. — Она отвернулась, погладила колючую голову Гектора: — Эй, парень! Жутко колючий!
Теперь добилась улыбки.
— Угу, ежик... — Малыш кашлянул, попытался продолжить и снова закашлялся.
— Тихонечко, Гектор, — сказала Алисия.
Усадила его, расстегнула на спине больничный халатик. Прижимая к грудной клетке головку стетоскопа, услышала тихий целлофановый скрип, предвестник пневмонии. Ничего больше, кроме отдельного хрипа.
Заглянула в больничную карту Гектора. Рентгеновский снимок груди отрицательный. Назначила повторный, плюс посев мокроты, культуры и прочее.
Взглянула на костлявое тельце. Очень нехороший кашель.
2
Ох, нет, обмерла Алисия, завернув за угол и видя перед Центром полицейские машины. Что там еще стряслось?
В одной руке несла из больничного кафетерия пончик и кофе, в другой — пухлую воскресную «Таймс». Остаток воскресного утра обычно проводила в Центре. Дети приходили на процедуры, как в любой другой день, только было спокойнее, чем на неделе, — во-первых, далеко не такое количество телефонных звонков, — можно использовать это время для бумажной работы.
А еще собиралась сегодня продумать следующий шаг в саге о завещании и о предположительно собственном доме, который ей никто не хочет отдавать.
И вот...
Прямо в дверях чуть не столкнулась с копами, белым и чернокожим, которые о чем-то говорили с Реймондом. С Реймондом. Который, конечно, всецело предан Центру, но практически никогда не является по воскресеньям.
— Ах, Алисия! — воскликнул он. — Вот вы где! Ну не чудо ли?
— Что за чудо?
— Разве вам никто ничего не сказал? Игрушки! Игрушки нашли!
