Под какими небесами побывал Саймон? Сколько различных созвездий видел? Мечтал ли о невозможном и недостижимом – как она сейчас?
– Элис! – окликнула ее Сара. – Не выпускай весь теплый воздух, дорогая! До следующего дня выплаты у нас и так угля не хватит!
Элис вошла в дом, стараясь выбросить из головы мысли о голубоглазом чужаке. Но успокоиться она так и не смогла – знала, что вновь и вновь будет думать о нем.
И тут в голове у нее словно кто-то пробормотал: «Было бы неплохо, если бы он сейчас думал о тебе».
С каждым шагом, отдалявшим его от Элис, Саймон все больше злился на себя. Ему не стоило вмешиваться в историю с констеблями. Следовало просто наблюдать, собирать информацию и держаться в стороне – ни в коем случае не привлекать к себе внимание. Ведь главное сейчас – побольше узнать о происходившем на шахте.
Но он поддался порыву. Оба шахтера преждевременно состарились, и их серая кожа покрылась морщинами. В чем бы ни обвинял их закон – не стоило швырять их как мешки с мукой. Жизнь и так их помяла. И все же ему следовало сдержаться. Конечно, он спас шахтеров от возможных побоев, но зато добился того, что его, Саймона, заметили.
Марко всегда удерживал его от таких поступков, но он иногда поддавался благородным порывам защитить слабых. Что ж, Марко-то легко оставаться неприметным… Много лет прослуживший в английской разведке, он мог выскользнуть угрем из любой ситуации. Он-то уж не привлечет к себе внимания.
И Саймон решил, что будет держаться в стороне, дабы ничем не выделяться. Только так он сможет узнать все, что следовало узнать.
И Элис Карр постоянно присутствовала в его мыслях, и это ситуацию не облегчало. Он не мог забыть ее острый язычок, язвительный ум и пылавшие яростью серовато-зеленые глаза. А ведь самая большая ошибка – увлечься женщиной во время выполнения задания. Ему следовало избегать ее. Но дело в том, что Элис – один из основных источников информации. Она могла быть и таинственным автором письма, хотя вряд ли дробильщицам доступна такая роскошь, как пишущая машинка. Да и речь не совсем соответствовала тону письма.
Но стычка с констеблями их сблизила, и она могла стать сильным союзником.
Саймон последовал за Эдгаром в дом, где ему предстояло жить несколько недель. Конечно же, никто не знал, что его пребывание в Корнуолле – временное.
– Вот и наш господский особняк, – пошутил Эдгар, обводя рукой помещение.
– Очень напоминает дворец Малвала, – отметил Саймон.
– Уверен, что так и есть, – хмыкнул Эдгар. – Хотя никогда не слышал об этом месте.
Два ряда деревянных топчанов стояли по всей длине комнаты. Грубые шерстяные одеяла накрывали тюфяки из конского волоса. Между топчанами почти не было свободного места – так велико было стремление хозяев втиснуть сюда как можно больше жильцов.
Половицы же были голые, а белую штукатурку стен покрывали грязь и копоть. Посреди комнаты горела единственная плита, на которой стоял помятый чайник. С открытых потолочных балок свисало нижнее белье, а также рубашки, в полумраке походившие на призраков.
Саймон словно вернулся на пятнадцать лет назад. Сходство с армейскими бараками было удивительным.
Жившие здесь мужчины сидели на топчанах или же стояли, прислонившись к нескольким обшарпанным комодам. Почти все зевали и потягивались, издавая звуки, присущие мужчинам в конце долгого рабочего дня. Причем некоторые смотрели на Саймона с любопытством. Он даже услышал несколько сказанных шепотом фраз:
– Тот парень, что обозлил Типпетта.
– Вроде бы набил ему морду.
– Да нет, это Типпетт едва не подчернил ему глаз.
Саймон едва удержался от улыбки. Сплетни питали маленькую общину как хлеб и мясо.
– Четвертый слева топчан свободен, – сообщил Эдгар. – Можешь его занять. Туалеты во дворе. Водяной насос и купальня – в конце дорожки. Но мы обычно моемся в раздевалках после работы. Нельзя же явиться домой покрытым пылью и грязью, пусть мы все и холостяки.
Помещение постепенно заполнялось, и вид у всех входивших был измученный. Невозможно было сказать, сколько им лет. Саймон видел таких людей в Лондоне и в армии; тяжелая жизнь крала годы – словно сдирала плоть с костей мужчин, женщин и детей, не оставляя ничего, кроме усталости и таявших надежд.
Бормоча приветствия и обмениваясь кивками, Саймон прокладывал дорогу к пустому топчану. Время от времени он останавливался, чтобы назвать себя и рассказать свою историю. Он нисколько не удивился, узнав, что все эти мужчины были родом из деревни. Не удивила его и мрачная атмосфера комнаты. Но так бывало не везде. Даже на заводах Бирмингема и в мрачных закоулках Уайтчепела он не видел такого уныния.
Несколько часов, проведенных на «Уилл-Просперити» и в Тревине, показали, что здесь все не так. Эти люди впали в уныние, так как попали в ловушку обстоятельств, которыми не могли управлять.
Саймон почти физически чувствовал их отчаяние, и твердо решил, что и на сей раз ни за что не отречется от борьбы за справедливость.
Поставив сумки рядом с топчаном и подтолкнув ногой инструменты поглубже, Саймон стал укладывать свои пожитки в комод. У него было много смен одежды для работы на «Немисис». Торговец рыбой… Докер… Банковский клерк… И он очень редко брался за задания вне пределов Лондона.
А сейчас аж руки чесались – ужасно хотелось взяться за оружие. Но оружия при нем не было, так как окружающих немало удивило бы наличие у механика револьвера или винтовки «мартин-генри».
Типпетт заявлял, что заботился о благополучии рабочих. Гнусная ложь! Он лгал, чтобы оправдать необходимость запугиваний и избиений, но эта ложь станет очевидной, когда потребуется держать шахтеров и всех прочих жителей деревни под контролем.
Интересно, люди когда-нибудь пытались бороться с Типпеттом и его боссами? Что случится, если попытаются? Или если попытается он, Саймон? Что ж, если дойдет до дела, то он найдет, чем вооружиться. К тому же он, хотя и джентльмен по рождению, силен и предусмотрителен.
Саймон поставил на комод две фотографии – старика и молодой женщины. Оба были светловолосые – как он. И оба – в чистой, но простой одежде. Его «отец» и «сестра». Он купил снимки в лавке подержанных товаров в Лондоне. Харриетт даже написала ему несколько писем, подписавшись «Твоя сестра Нелл», а Марко подделал почтовые марки. Письма легли рядом с фотографиями.
Но никаких книг – огромная жертва для него. Хотелось надеяться, что в пабе будут газеты. Впрочем, Саймон Шарп, бывший солдат, а ныне механик, не любитель литературы. На читающих книги рабочих смотрели с подозрением, как на возможных агитаторов. Чтение ведет к раздумьям, а раздумья – к опасным идеям насчет равенства и справедливости. И Саймон не сомневался: один из шпионов компании начнет рыться в его вещах при первом удобном случае.
Фотографии ничего о нем не выдадут. Глядя на них, сам он ничего не чувствовал. Просто два безымянных незнакомых человека – подмена тех, кто действительно был ему дорог.
