ДРУЗЬЯ-ПРИЯТЕЛИ
Для меня в новой школе наибольший интерес представляли соученики. Предположения Эдика, что они, в основном, босяки с Сенного базара, не оправдались. Конечно, Боря-папуас был явлением уникальным. Людей несколько отпугивала его невероятная вздыбленная прическа, но вел себя он довольно тихо.
Прошло полтора месяца пребывания моего в новой школе. Я уже успел достаточно хорошо познакомиться со своими соучениками. Среди них было много талантливых и интересных ребят. Я с ними с удовольствием общался. В этот день в середине октября была пасмурная дождливая типично осенняя погода. Я как обычно с утра встретился с моим ближайшим приятелем Сашей Скуленко возле знаменитого алешинского дома-кооператива «Медик» на Большой Житомирской, и мы отправились в школу. По дороге мы выкурили по сигарете и обсудили наши дела, как неприятно в такую погоду тащиться в школу и как было бы приятно очутиться в теплой уютной квартире с друзьями и без всяких уроков, тем более, что на первом уроке предстояла встреча с Сычом. Очевидно такие настроения обуревали всех наших учеников. Боря-папуас, как наиболее эмоциональный среди нас, почувствовал это, очевидно, сильнее всех. И вот посредине урока украинской литературы его вдруг обуял дикий патриотизм, он встал и громко запел:
Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин
И первый маршал в бой нас поведет!
Сыч заорал:
– Геть звiдцiля, негiдник. Ми тут вивчаємо вipши Бажана, а вiн з пiснями.
Боря с песней выскочил в коридор. Оттуда еще доносилось: «Броня крепка и танки наши быстры».
Бурное патриотическое пение вырвалось у Бори и на следующем уроке, на русской литературе. Зулейка прореагировала спокойно:
– Борис, я вас очень прошу – только один куплет.
Боря допел куплет, затих, взял в руки учебник и продемонстрировал, что он уже послушный ученик. Боря был основным нарушителем спокойствия. Но в общем в нашем классе было много талантливых ребят, которые находили более интересные способы для развлечения. Грызть гранит науки приходилось довольно активно, так как большинству из нас предстояли конкурсные экзамены для поступления в институт. Это не означало, что мы не «сачковали» занятий. Причем этой пагубной страсти были подвержены все: и хорошие и плохие ученики. При хорошей погоде мы шли на стадион или в парк, при плохой, как в этот день, собирались у кого-нибудь из наших, чьи родители были на работе.
И в этот дождливый день мы смылись с третьего урока и отправились на квартиру нашего ученика Анатолия. Когда компания была в сборе, Толя позвонил в школу к секретарю директора и великолепным баритоном попросил немедленно передать, что Александра Мацебекера срочно требуют в райком комсомола.
Саша был одним из активных участников наших деяний. Он совмещал в себе совершенно несовместимые, как правило, вещи. Он был нашим идейным лидером – секретарем комсомольской организации школы, и, в то же время, принимал участие во всех наших вольных мероприятиях. Он вообще был на редкость сильным и организованным человеком. Невысокого роста, широкоплечий, смуглый, с пронзительными голубыми глазами, он ходил в кожаном пальто и приблатненной кепочке-восьмиклинке. В нем чувствовалась внутренняя духовная и физическая сила. Саша слегка то-ли картавил то-ли грассировал. Самым удивительным было то, что его одинаково уважало школьное начальство, считая лучшим комсомольским лидером, и все блатные нашего района, считая большим авторитетом. Если у кого-нибудь появлялись проблемы с блатными, лучше всего было прямо обратиться к Саше – нашему комсомольскому лидеру, и он эти проблемы решал как-то легко, между делом. Как-то меня подкараулили Бараны и потребовали, чтобы я вернулся во двор, в их шпану, я сказал об этом Саше, и через два дня вопрос был решен. Утром подошел ко мне младший Баран и протянул руку:
– Что же ты сразу не сказал, что ты вась-вась с Мацой? С тобой нет базара.
Сидели мы обычно у Анатолия или у Евгения. Беседовали, обсуждали спортивные новости, валяли дурака, играли в карты по маленькой, так как доходы у всех были довольно слабыми, или блиц в шашки навылет. Кстати Толя и Женя впоследствии стали отличными актерами. Анатолий приводил к нам на вечера своего напарника по студии – актера Волкова, и они ставили сцены из Лермонтовского «Маскарада». Евгений великолепно читал стихи и прозу. Сцена его вылечила – в жизни он заикался, но, как только выходил на эстраду, речь его становилась гладкой и выразительной.
Звонок из райкома комсомола действовал безотказно. Саша появился через двадцать минут и произнес стандартное: «Если кворум есть, можем начинать». Азартные игры он уважал, но при этом категорически, как комсомольский лидер, запрещал играть в долг или занимать деньги. Он и говорил так на полном серьезе:
– Что ж ты за комсомолец такой, что продул все бабки и не можешь взять себя в руки и остановиться? Остынь! С такой везухой лучше играй в шашки, а еще лучше в поддавки, а к нашему столу не подходи.
Но обычно я проводил время в другой компании. Появилось у меня два близких приятеля: Прома и Саша. Прома жил на площади Богдана Хмельницкого напротив меня в угловом доме, где жили все ассирийцы. Он сразу вызвал у меня большой интерес. Я вообще стал испытывать интерес к ассирийцам после того, как прочел случайно попавшуюся мне книгу «Сентиментальный дневник» Шкловского. У нас их называли айсорами, но впоследствии я понял, что они обижаются на такое обращение. В книге Шкловского есть целая глава, посвященная трагедии многострадального ассирийского народа. Шкловский пишет, что он встретил ассирийца Ага Петроса, и тот рассказал ему о последних событиях геноцида ассирийского народа. После многочисленных гонений ассирийцев со стороны турков, персов и курдов, курдский вождь Симхо предложил ассирийскому патриарху Мар Шимуну заключить перемирие, и для обсуждения условий мира пригласил его в свою резиденцию. Мар Шимун был талантливым руководителем своего народа и пользовался огромным авторитетом. Он решил рискнуть, принял предложение Симхо и поехал вместе со своими воинами в резиденцию Симхо. Когда они ее покидали, заранее спрятанные воины Симхо расстреляли их в спину. Погиб Мар Шимун и около ста его воинов. Оставаться в городе Урмии беззащитные ассирийцы не могли. 70 тысяч мужчин, женщин, стариков и детей двинулись навстречу англичанам, надеясь на их помощь. Путь им преградили турки, и им пришлось идти в обход по горам. За две недели пути погибло 20 тысяч ассирийцев. Оставшихся в Урмии 6000 ассирийцев вырезали мусульмане как неверных. Англичане не приняли ассирийцев и отправили их в Ирак в Бакубу. На этом пути погибло еще 12 тысяч человек. Этот путь ассирийцы называли «маршем смерти». Но больше всего меня поразила фраза, приведенная у Шкловского. Он писал, что ассирийцы – великая нация и поэтому, когда они поняли, что это марш смерти, то собрались старейшины и решили, что нужно пожертвовать глубокими стариками и малыми детьми, что должны дойти молодые и сильные, чтобы спасти ассирискую нацию, ее историю, язык и культуру.
С такой беспрецедентной жертвой я столкнулся второй раз. Мне рассказывал дядя Гриша про Массаду, где более 700 евреев, осознав, что они не смогут защитить крепость от римлян, приняли решение о коллективном самоубийстве, чтобы их жены и дети не стали рабами. Такие героические поступки наций, попавших в дикие ситуации геноцида, меня всегда поражали. После того, как я прочитал эти строки, я совсем по другому стал относиться к этим смуглым восточным людям, которые сидели в складных киосках чистильщиков и на Владимирской, и на Стрелецкой, и на Крещатике.
