– На работу ушел… Там же дяди и тети болеют, им плохо без папы… Он их полечит и обратно домой придет. И тогда будет со мной играть…
– Да? Понятно. Ну, ладно, что ж…
А хорошо, что ушел. По крайней мере, можно с духом собраться. Подумать. Сообразить, в каком виде свою главную новость преподнести. Свой главный подарок для тебя, Пашенька. Пиковый козырный туз.
Да, хочется более-менее достойно его преподнести, чтобы не просто так, с бухты-барахты и не обухом по голове, а чтобы красиво… Чтобы закрыть разом все вопросы, свести на нет ужасное положение, в которое они оба вляпались. Обнулить эту дурацкую Пашину измену, будто и не было ее никогда… И страх тоже обнулить, и подавленность… Но как, как это сделать, чтобы красиво и просто было, без напряжения? И получится ли – красиво и просто?
Неужели опять романтический вечер? Стол накрывать, хлопотать нижним бельем, дышать духами и туманами? Фу, как это неправильно все, глупо и пошло… И сколько можно кружить по гостиной, как раненая тигрица в клетке, и бороться с нервной тошнотой, подступающей к горлу… Что, что там, на кухне… А, про кашу забыла, каша сгорела… Надо новую варить Никитке на завтрак. Ох, нервы уже ни к черту… Довела сама себя до истерики. А кстати, молока нет! Надо к Наде сходить, у нее всегда можно молоком разжиться. Да, хоть по двору пройтись… И взять себя в руки, в конце концов! Ничего же страшного не случилось! И голову ломать нечего! Ну, пусть будет романтический вечер, подумаешь! Такая новость, которую она собирается преподнести мужу, и более дорогого стоит…
Не хочется к Наде идти. Никитка может и чаем с бутербродом на завтрак перебиться, не барчук. Вообще уже ничего не хочется.
Села на стул, глядя в окно. Какая суматоха внутри, не думать бы ни о чем… Не суетиться… Сидеть и смотреть в окно. И ждать, когда все само собой разрешится. Но ведь не бывает так, чтобы все само собой…
Вдруг захотелось выпить. Никогда не возникало такого странного желания, а тут… Хотя бы глоток вина! Туда его, в свою суматоху, чтобы разогнать ее по углам к чертовой матери!
Подскочила, распахнула створки верхнего шкафчика, где обычно хранилось спиртное. Так, что тут… Одни конфеты и коньяк. Почему благодарные пациенты дарят одни конфеты и коньяк? Почему на хорошее вино воображения не хватает? Ладно, пусть будет коньяк… Самый лучший, армянский, пять звездочек. Это Паше дарили. Вернее, его дома не было, когда пакет принесли. А она взяла. И Паше ничего не сказала. Он же благородный и честный, он бы не взял…
Ухватила бутылку за горлышко, ощущая, как нервно дрожат пальцы. Наверное, от ненависти. От собственной мерзко пугливой суеты. От страха и суматохи. От упадка духа. От неприязни к себе, в конце концов. Но больше всего – да, от ненависти к мужу, по вине которого она испытывает неприязнь к себе. Боже, как сложно все… И как просто на самом деле. Сейчас, сейчас мы эту суматоху построим по стойке «смирно»…
Открутила крышку на бутылке, плеснула в чайную чашку. Пока несла к губам, успела одуматься – нельзя же. Нет, чего выдумала? Нельзя! Ребенку же вредно! Что за блажь в голову пришла? Все, хватит, хватит… Так нельзя больше. Надо и впрямь себя в руки брать…
После обеда отвела Никитку к Наде. Танюшка выскочила из детской, запрыгала вокруг радостно:
– Ура, ура! Мы играть будем! Весь день и весь вечер! Ура!
– Надь… А ночевать Никитку оставишь?
– Конечно… Чего спрашиваешь? Сейчас обедом его накормлю, только полы домою…
– Да он обедал, борща поел…
– Ну и хорошо. А чего ты такая, Кать?
– Какая?
– Не знаю… Румяная вся. И глаза блестят лихорадкой. Не заболела, нет?
– Нет… Нормально у меня все.
– Кать, а что у вас сегодня? Праздник какой, что ли? Я видела, Паша приехал… Он где был-то?
– Да так… По делам ездил. Ну, я пойду, Надь?
– Иди, иди, не беспокойся! Я Никитку и накормлю, и спать уложу вовремя. Отдыхай! Встречай мужа!
– Только сладкого ему не давай…
– Да знаю я. У Танюшки, вон, тоже щечки красные. Иди, не беспокойся… А мне надо еще полы домыть…
Стол она все же накрыла. И свечи поставила. Прическу сделала, глаза подмазала. Открыла новый флакон с польскими духами «Может быть». Надо же, название какое… Дурацкое, как и весь этот вымученный романтизм. Одно хорошо – пока суетилась, нервы успокоились. Можно просто посидеть у окна, поглядеть в наплывающие сумерки. Что-то часто она стала застывать взглядом в сумерках. Не к добру. Так и навсегда застыть можно.
А Паша все не идет. Уже за окном темно стало, в переулке фонари зажглись. И в комнате темно, неуютно. Встала, шагнула к выключателю, свет люстры полоснул по глазам… Нет, так еще хуже. Лучше уж темнота. Можно прилечь на диван и смотреть, как плавают серые тени по потолку. Машина по переулку проехала – тени зашевелились, побежали за светом фар. Хлопнула калитка – сердце зашлось дробью… Паша идет? Да, его шаги по крыльцу… Замедленно-обреченные, будто на голгофу поднимается. Тихо зашелестел ключ в замочной скважине…
Вошел и чертыхнулся, неосторожно хлопнув дверью. Слышно, как снял плащ в прихожей. Тихо чмокнула дверца холодильника…
Ну все, хватит. Встала с дивана, включила свет, вышла на кухню. Паша обернулся на нее удивленно:
– Ой… А я думал, вы с Никиткой давно спите… В окнах темно…
– Никитка у соседей ночует, Паш.
– Почему?
– Да так… Ты ужинать будешь? Вообще-то я в гостиной накрыла. Пойдем!
Прозвучало почти приказом. Паша подчинился молча. Сел за стол, чуть отодвинул от себя тарелку, сложил руки ковшиком. Вздохнул тяжело. Еще раз вздохнул…
– Кать… Нам надо поговорить. Мне надо тебе сказать, Кать…
– И мне, Паш. Мне тоже тебе надо сказать. Прости, утром не решилась, хотела как-то, чтоб в праздничной обстановке… Я беременна, Паш. У нас будет ребенок. Я так рада, Паш… А ты? Ты рад?
Павел дернулся едва заметно, но она увидела. Будто его хлыстом по спине огрели. Замер на секунду, потом поднял на нее глаза…
Странные у него были глаза. Будто там, под пленкой нарочито потенциальной отцовской радости, застыли обида и боль. И улыбка получилась вымученная, совсем безрадостная. Маска, а не улыбка.
– Так ты рад?!.
– Да… Да, Кать. То есть… Не знаю…
Сглотнул, нервно дернув кадыком. Протянул руку, налил себе полный бокал коньяку. Выпил, шумно глотая. Последним глотком подавился, кашлял долго и натужно. Не умел Паша пить, хоть и хороший был коньяк. Армянский, пять звездочек.
– Значит, не рад… – проговорила она тихо, глядя поверх его головы. И сама на себя ругнулась – зачем акцентировать-то! Сидела бы уж, помалкивала!
– Я сказал – не знаю, Кать… Правда, не знаю. Я же… Да ладно, теперь уже неважно, в общем…
