27 августа и 12 сентября 1941 г. Гейдрих подписал дополнительные директивы, касающиеся основных направлений деятельности команд полиции безопасности и СД в лагерях для военнопленных. В частности, во втором из указанных документов еще раз подчеркивалось, что «задачей оперативных команд полиции безопасности и СД является выявление не только подозрительных элементов, а также и тех надежных элементов вообще, которые могут пригодиться для восстановительной работы в Восточных областях… Я предписываю, чтобы в еженедельных отчетах обращали внимание на пункт „4“ (число выявленных лиц, не внушающих подозрения). О военнопленных, не внушающих подозрения, которые перед этим занимали в советско-русском хозяйстве руководящие посты, следует особо указывать на отрасль их работы и последнее место службы»
[57]
.
Шеф Главного управления имперской безопасности Р. Гейдрих
Параллельно с указанными директивами были даны особые указания эсэсовским пропагандистам. В одном из циркуляров, разработанных сотрудниками СД из Седьмого управления РСХА и касающихся употребления слов «русский» и «красноармеец» (Rotarmist), ведомственным специалистам «психологической войны» предписывалось «говорить не о России и русских», а называть военнослужащих РККА «советскими солдатами и красноармейцами»
[58]
.
Первоначально отбор «заслуживающих доверия» военнопленных представители абвера и СД проводили в шталагах и офлагах, сформированных на территории Рейха и Генерал-губернаторства. К концу лета 1941 г. таковых насчитывалось 14 (7 шталагов и 7 офлагов для советских военнопленных). В лагеря для военнопленных на оккупированной территории СССР доступ оперативных команд СД был поначалу запрещен, и там соответствующие задачи выполняли представители абвера. Однако 7 октября 1941 г. этот запрет был снят. 5 мая 1942 г. ОКВ издало распоряжение о проведении проверок лишь в тех лагерях, которые находились восточнее старой германской границы, а 31 июля оперативные команды СД были выведены из лагерей, расположенных в Германии
[59]
.
Отобранные представителями абвера и СД «заслуживающие доверия лица» размещались отдельно от основной массы военнопленных, а также задействовались в пропагандистской работе и использовались в качестве осведомителей.
В самом начале войны в комиссии по работе в лагерях военнопленных включались и эмигранты (зачастую — в качестве переводчиков). Одним из них был член ОРВС и будущий офицер РННА, полковник Константин Григорьевич Кромиади, с 1922 г. проживавший в Берлине
[60]
. В своих мемуарах он подробно описывает свое возвращение на Родину в качестве сотрудника одной из комиссий. Кромиади (неизвестно — сознательно или нет?) ошибается с ведомственной принадлежностью лагерей военнопленных. Он почему-то пишет, что последние находились в ведении «Министерства Восточных областей»
[61]
. Как уже отмечалось, лагеря подчинялись соответствующему отделу вермахта. Министерство Розенберга никакого отношения к ним не имело, а комиссии формировались на основании приказов главы РСХА Р. Гейдриха. В них включались сотрудники СД, абвера, представители всевозможных нацистских ведомств и русские эмигранты — в основном, в качестве переводчиков. Именно в такой ипостаси, очевидно, оказался и сам Кромиади.
Здесь же заметим, что Кромиади склонен явно преувеличивать роль Розенберга в формировании оккупационной политики. Бывший редактор оккупационной газеты «За Родину» (Рига), Анатолий Григорьевич Макриди-Стенрос верно замечает, что Розенберга «совершенно незаслуженно считают виновником русских бедствий. Не верьте никому, кто говорит и пишет, что Остминистериум и, в частности, Розенберг сколько-нибудь влияли на русские дела»
[62]
. Кроме того, как следует из повествования Кромиади, работа его комиссии проходила в лагерях на территории Генерал-губернаторства. Какое отношение к оккупированной Польше (ее территория, напомним, была присоединена к Рейху и под юрисдикцию Министерства по делам Востока никогда не подпадала) имел рейхсминистр Розенберг? Об этом, видимо, известно лишь одному Кромиади.
Он отмечает: «Как общее правило, участники комиссий смотрели на свою роль как на начало будущей активной антибольшевистской борьбы, в возникновение которой каждый из нас искренне верил. Работа в лагерях военнопленных казалась нам первым камнем в будущем строительстве, и поэтому мы старались заложить его правильно»
[63]
. Что ж, эти рассуждения, в сущности, ничем не противоречат вышеуказанным приказам Гейдриха…
Глава вторая. Инициаторы и создатели Русской национальной народной армии
У истоков создания экспериментальной части, состоящей из бывших советских военнопленных и перебежчиков, стоял Сергей Никитич Иванов, берлинский радиоинженер и авантюристически настроенный активист русского фашистского движения. Иванов и его младший брат, Николай, подвизавшийся на ниве радикально-националистической журналистики, принадлежали к плеяде крайне правых русских эмигрантов, безоговорочно принявших идеи и лозунги «национал-социалистической революции» в Германии и пытавшихся экспортировать коричневую модель на русскую почву
[64]
.
