– Переселяйся ко мне, – предлагал я, жалея его деньги и догадываясь уже, что дела у него самого идут не так хорошо. Глядя на его лицо, тренированное тело, наблюдая, как он иногда потирает колено, не мог не думать о том, что выбранная нами профессия жестока и немилосердна. И хорошо, если она окончательно не искалечит, хорошо, если она не изломает неудачами. А неудачей иногда можно считать и что-то средненькое, серенькое, похожее на вечный кордебалет, где артист трудится, как каторжный, но не имеет лица, где он порой фигура декорации.
– У тебя как дела? – в лоб спросил я в один из вечеров.
– Нормально. Хотя ближе к плохо. Нормально меня не устраивает. И потом, приходится думать о будущем. А вот с этим…
– Еще танцевать и танцевать, – успокоил я его, но сам понимал, о чем идет речь. После окончания танцевальной карьеры надо было думать о преподавании, других путей почти не было.
– Я не смогу учить других.
– Если понадобится – сможешь.
Впервые за все время нашего знакомства я заговорил с ним резко. Обычно таким требовательным был он. Егор рассмеялся:
– Ты такой смешной, когда пытаешься быть суровым. Но, между прочим, мы поменялись местами. Интересно, как получилось… Ты оказался умнее меня, Пломбир. Ты не пытаешься заграбастать все и сразу, ты берешь только самое необходимое, – говоря это, Егор был серьезен.
Он говорил, а я думал о том, что он прав. Каким-то образом произошло так, что целеустремленность, злость, умение группироваться и противостоять обстоятельствам не помогли Егору выдержать дистанцию. В какой-то момент произошел слом. Кто в этом виноват? Или что виновато? Мне казалось, что сам Егор. Он не смог удовлетворить свои же требования. Он слишком многого хотел, слишком много сам себе обещал. Мне стало ясно, что амбиции неуемные, испепеляющие, подталкивающие к вечной гонке, вечному соревнованию с окружением, с самим собой истощили его, вымотали, превратили в раздраженного, опасающегося конкуренции артиста. Я видел таких – они становились завистливыми, недоброжелательными и коварными. Общаться с ними было невозможно, танцевать в одном спектакле – тем более. Спектакль превращался в склоку.
– Кстати, почему ты все-таки уехал из Питера? Неужели все дело было в приглашении? На тот момент оно было не таким уж и лестным. А в театре тебя ценили. Ты бы сейчас танцевал все главные партии, – неожиданно спросил Егор.
– У меня тогда тоже были проблемы. Не было куража. Мне не хотелось делать никаких усилий. Просто танцевал бы и танцевал.
– Я думал, из-за родителей. Из-за семьи.
Я попытался вспомнить, но так и не смог. Мне тогда было жаль Татьяну, родители смущали своим поздним счастьем, но ни то ни другое не могло повлиять на мое решение. Скорее всего, все дело было в работе. Или и в том и в другом.
– Я видел твоих. Не хотел тебе говорить.
– Отчего? Кстати, я догадался сразу же. Обо всем. О том, что знаешь про нас с Татьяной. О том, что видел родителей. А с родителями я переписываюсь. У нас нормальные отношения.
– Это хорошо. Они просили на тебя повлиять.
– Так ты все-таки по их поручению? – У меня до смешного испортилось настроение. Получалось, друга у меня нет. Есть посланец, гонец. И интересуется он, чтобы только доложить обстановку…
– Спятил? Не в моих правилах. Да и не одобряю я этого. Я бы с сыном сам на эти темы разговаривал.
– Они и разговаривали. Отец, правда, так нерешительно и только намеками. А вот мать…
– Да, она места себе не находит. Но я ей сказал, что вряд ли тебя увижу в Москве.
– Ты не врешь? – не смог не удивиться я смелости друга.
– Охота была огород городить. Не маленький, сам разберешься, – ответил Егор.
– Постараюсь, главное, чтобы не мешал никто.
– Будут. Будут мешать. Все. Всем будет интересно отравить тебе жизнь.
– Ты зря так думаешь.
– Ничего не зря. Знаешь, что будут говорить?
– Ну?
– Что ты – альфонс. Молоденький мальчик на шее у взрослой женщины.
– А еще что?
– Или что она тебя использует.
– Еще…
– Подумать надо…
– Понятно. Ничего нового.
– В принципе да. Но говорить будут. И ревновать она тебя будет. И не заметить разницы невозможно будет.
– Господи, да мне плевать. – Я уже не раз думал об этом, и мне действительно было плевать.
– Пока любишь. Потом – не сможешь просто так плюнуть. Я тебе уже говорил… – не унимался Егор.
– Об ответственности? Помню. Я об этом подумал.
– Дурак, ты не можешь подумать раз и навсегда. Невозможно на всю жизнь запастись раздумьями и обещаниями.
– И что теперь делать? Что ты прикажешь делать?
– Я не знаю.
– Тогда не лезь с советами. Я сам.
Мы помолчали. Я вдруг почувствовал, что теряю терпение и во мне закипает злость.
– Понимаешь, я не обязан никому ничего доказывать. Я за все отвечаю сам. Понимаешь?
Егор пожал плечами:
– Как знаешь, я не настаиваю. Кстати, родители твои скоро в Москву опять приедут.
– Как они выглядят?
– Нельзя сказать, что очень хорошо. Ну… – Егор замялся. – Вроде все нормально, но что-то…
– Понимаю. Прошлое. Оно всегда с нами. Оно и давит, и делает счастливыми. Я думаю, зачем это им надо было? Зачем они поженились? – я вдруг почувствовал простоту нашего разговора. Мы перестали друг перед другом выпендриваться, как это делали почти всю нашу дружбу.
– Любовь.
– А может, стремление доказать друг другу что-то. Может, оправдать все эти семейные трагедии? Убедить других, что все это не просто так?
– Заумно, – покачал головой Егор, – заумно. Все проще. Им так лучше.
– А Татьяна? Отец думал, как будет ей, когда он окончательно ушел к матери?
– Ты на чьей стороне? Они – твои родители.
– Я – на своей. Им – не судья, я их люблю.
– Тогда что же ты задаешься таким вопросом? Почему тебя волнует поступок отца? Из-за Татьяны?
– Да, из-за нее.
– Ты ее любишь?
– Люблю.
– Может, врешь себе?
– Вряд ли. У меня было множество ситуаций, чтобы доказать себе обратное. Нет, я люблю ее.
– Знаешь, я ведь и с Зоей виделся.
– Ну, я уже не удивлюсь ничему… – сразу вспомнилась мне ситуация с Вероникой.
– Да нет, просто случайно в одной компании. Хорошая она. Замуж не вышла до сих пор. Выставку свою готовит. Понятно, что о тебе только и говорила. Так знаешь, что она сказала?
