Все на этом свете начинается формулами, они описывают и конец. И что находится между началом и концом – тоже набор химических элементов и физических явлений. Мы подчиняемся строгим законам и при этом не можем зафиксировать начало любви, не можем определить дату ее завершения. Нам не дано управлять памятью о ней, но все, что когда-то происходило и будет с нами происходить, свидетельствует о нашей причастности к бесконечной повторимости происходящего с людьми.
Все начинается формулами, они и описывают конец. Утешает то, что боль и счастье, испытываемые нами, вычислению не подлежат.
Он
Глава первая
Она ушла. Исчезла. Пропала в буднях, суете, делах, оставив мне пустоту времени. Вдруг оказалось, что в сутках гораздо больше часов, но время, занятое театром, пролетало стремительно, высвобождая меня для одиночества. Вечером я оказывался наедине с домом, где она была всего лишь несколько раз – не любила сюда приезжать. Словно не хотела оставлять память о себе в виде забытых женских мелочей. Словно знала, что мне предстоит это одиночество брошенного человека, для которого напоминание о прошедшем словно ожог души.
Она ушла, как ушел бы я от женщины, которую разлюбил, которая стала меня раздражать, которая стала обузой. В этом ее поступке мне чудилась не столько решительность, сколько пренебрежение к тому, что совсем недавно было важным и без чего жизнь была немыслимой.
Как я узнал, что она меня бросила? Она сама мне об этом сказала. Тот разговор я запомнил до мельчайших подробностей. И все, что происходило вокруг, всех, кто был рядом, я тоже помню. Она деликатно выбрала момент – мой недельный перерыв в выступлениях. Видимо, мое душевное расстройство не должно было сорвать спектакль.
– Встретимся вечером в «Витраже»? – Она позвонила мне из галереи.
– Да, во сколько?
– В семь, думаю, освобожусь уже…
– Отлично! – Я обрадовался звонку. В последние две недели мы не виделись из-за ее занятости. К тому же я ждал от нее ответа. Вопрос я не задавал – она была умна и находчива. Кольцо, которое я подарил ей на Новый год, говорило само за себя, оно было вопросом. Понятно, что наступит момент, когда я произнесу все положенные в такой ситуации слова, но пока я не хотел этого делать. Сейчас был момент предвкушения – предвкушения согласия и радости, которую оно принесет. Я умышленно тянул время – между нами было нечто гораздо большее, чем обычный сговор влюбленных. Между нами были и тайна, и опасения, и желание, и сомнения. Впрочем, сомнения были у нее. Я видел это по ее глазам и никак не мог взять в толк, откуда они берутся. То, что прошлое нас не отпустит, было понятно, но можно же научиться жить с ним.
Про себя я в тот момент мог сказать одно – я был счастлив. И это счастье было не похоже ни на одно состояние, которое мне довелось пережить. Мои студенческие влюбленности и увлечения – все это мне казалось не далеким, но несущественным. Милые пустяки взрослеющего человека. Даже Зоя, с которой было так хорошо и которая в свое время казалась «счастьем», в воспоминаниях стала расплывчата и неопределенна. В душе появилось удивление – как это могло быть любовью? Как это можно было сравнить с теперешним абсолютным погружением в человека, в его душу. «Нет, это совсем другое, совсем!» – думал я. Так представляются детские болезни – помнишь температуру, озноб, горечь лекарства и облегчение от выздоровления, но вспоминаешь это с усмешкой: «Как давно это было, и зря пугался. Все прошло, и почти не осталось воспоминаний!» В тех прошлых чувствах, которые вполне можно назвать любовью, не было того, что появилось сейчас. Не было спокойствия. Там была лихорадка, поспешность, суета и стремление чего-то добиться, что-то доказать. Те встречи были как движение фишек в детских играх – переставляешь и считаешь очки. Сейчас во мне было спокойствие и уверенность человека, что все дороги пройдены, очки заработаны, что в руках награда. Я был безумно влюблен и совершенно спокоен. Мне казалось, что так и должно быть – настоящее, оно приходит, и ты это понимаешь. Без долгих размышлений, раздумий, просто чувствуешь. И твои слова, поступки естественны, в них нет игры, лукавства, ловушек. Я был счастлив, и для меня не существовали внешние обстоятельства, чужое мнение и… прошлое.
Влюбившись, я стал сентиментален. Мне всегда была свойственна душевная мягкость («Пломбир, ты совсем растаял!» – когда-то дразнился Егор), но сейчас я с каким-то наслаждением вспоминал нашу встречу в Москве. Тогда в галерее я ее не узнал. По питерской квартире бродила старуха, из Питера уезжала бойкая, но усталая брошенная жена, в галерее я увидел молодую красивую женщину. Наверное, в этот момент я понял, что красота, как и многое другое, чем мы хотели бы владеть, заключается в переменах, переходах, контрасте между тем, что было, и тем, что стало, была неузнаваема, с одной стороны, и знакома до боли – с другой. Я тогда вдруг подумал, что отец когда-то встретил такую и влюбился. Она была молода и красива, была притягательно умна, ловка в словах, очаровательна в мимике. Я с интересом и удовольствием наблюдал за ней – до меня доносились ее разговоры с посетителями выставки. Она переродилась волшебным образом и была моей, благодаря нашему общему прошлому, нашим тайнам. Я, наверное, влюбился в нее давно. Где-то в классе десятом. Как влюбляются подростки – назло взрослым, в угоду гормонам, самолюбию и собственному воображению. В галерее я вспомнил это детское чувство и одним этим воспоминанием перечеркнул все годы, лежавшие между нами.
Для меня всегда было странно влюбляться в красоту. Я не придавал значения этой природной данности, но всегда уважал то, что способствует красоте, что ее формирует, создает. Это, наверное, потому, что я видел, как ломается, гнется красивое тело, а симпатичное лицо меняют гримасы усилий и боли. Я знал цену идеальным линиям, формам, движениям. Татьяна была красива своей энергией, и эта энергия была трудом, работой над собой, над обстоятельствами. Эта сила духа в сочетании с хрупкостью и миниатюрностью, как ни странно, была очень эротичной, возбуждающей. Я это ощущал и как мужчина, и как человек, наделенный более спокойным темпераментом.
Думал ли я о возрасте? Даже не буду врать – думал. Но этот возраст не воспринимался мною как что-то чужеродное, разделяющее, что-то, что может стать преградой между нами. Он воспринимался мною как, допустим, необычный цвет волос. Например, рыжий. Вот такая особенность – милая, добавляющая заинтересованность. Впрочем, я никогда не думал о том, что наша разница в возрасте бросается в глаза.
Татьяна вошла в кафе, на ходу стягивая тонкие черные перчатки. Было видно, что она озябла на стылом мартовском ветру, что маленькая коротенькая шубка ее почти не защитила от вечернего весеннего морозца. Но даже озябшая, с покрасневшими щеками и носиком, она выглядела очень красивой. У меня вдруг так хорошо стало на душе – с этой женщиной была связана наступающая весна и какая-то совсем другая жизнь. И в этой жизни я был сильным, уверенным, я был хозяином положения.
Она обладала удивительным свойством менять все вокруг. Я это ее качество оценил уже повзрослев. Сейчас же наступил мой черед. Теперь я меняю нашу жизнь, делая эту женщину счастливой.
