С помощью сложных теоретических конструкций, подкрепленных обильным математическим аппаратом, представители мэйнстрима рисовали будущее капитализма в самых радужных красках. Такой рисунок был бальзамом на душу тем, кто уверовал в безупречность капитализма. Поэтому Нобелевские премии щедро сыпались на головы тех, чьи идеи и разработки больше всего соответствовали идеологии безупречности капитализма (King, 2002, p. 243). Большее число нобелевских лауреатов мы видим среди представителей США, где разразился кризис, и ни одного из Китая, экономика которого оказалась наиболее устойчивой перед потрясениями.
Тот же самый подход Нобелевского комитета мы видим по отношению к представителям посткейнсианства и всех других школ, подвергавших капитализм критическому анализу и на этом основании предвещавших приближение нынешнего кризиса. Такие неортодоксальные экономисты, как Джон Гэлбрейт, Михаил Калецкий, Пьер Сраффа, Джоан Робинсон, Николас Кальдор, Хайман Минский, Джефри Харкоурт, по своему вкладу и признанию в научной среде никому из нобелевских лауреатов не уступают, а многих превосходят. Но их критический анализ и предвещание неизбежной грозы делали их неугодными сидящим на идеологическом олимпе Нобелевского комитета по экономике. В этом вопросе капитализм обнаружил полное сходство с коммунизмом. У нас точно так же специалисты, стоявшие на почве коммунизма, но критически разбиравшие его пороки в благих целях их устранения, раздражали власти и ее милостью не пользовались. Милости, награды и высокие звания предназначались тем, кто безоглядно восхвалял советский социализм. В итоге мы теперь пожинаем плоды печального отставания советской экономической мысли от мировой.
Ввиду преобладания таких нравов в научной среде историк посткейнсианства Дж. Кинг пишет: «Судьба посткейнсианства будет зависеть очень сильно от будущего развития мировой капиталистической экономики. Если бизнес-цикл в самом деле был упразднен (на этот раз), так что стабильный, неинфляционный рост продолжится бесконечно в условиях чего-то близкого к нынешнему неоклассическому (или псевдомонетаристскому) политическому консенсусу, тогда весьма маловероятно существование значительного рынка для посткейнсианских идей. Все будет совершенно иначе в случае новой Великой депрессии, если в последний раз представить себе возможность крайностей. Если это случится опять, говоря словами Хаймана Минского (Minsky, 1982), то привлекательность как радикальной программы интервенционизма, так и породившего ее анализа значительно возрастут» (King, 2002, p. 257).
Теперь, как видно всем, «это случилось опять» (It’ happened again). Тем не менее, неизвестно, изменится ли судьба посткейнсианства на Западе, станет ли оно признанной альтернативой неоклассической ортодоксии или по-прежнему останется уделом отдельных пророков на обочине экономической мысли. Что касается государств постсоветского пространства, то, как указывалось выше, более подходящей им теоретической концепции, чем посткейнсианство в сочетании с марксизмом и институционализмом при условии их обогащения соответствующими положениями марксизма и положительным опытом планового хозяйства, по моему убеждению, в современной мировой экономической мысли не имеется.
3. Теоретический потенциал посткейнсианства
Каков же теоретический потенциал посткейнсианства?
При ответе на этот вопрос важно учитывать то, о чем говорилось выше: хотя его связь с Кейнсом является, так сказать, первородной, но в процессе развития оно вышло далеко за пределы наследия основателя. То, что сегодня посткейнсианство не принадлежит мэйнстриму, а выступает его альтернативой, в наших глазах является его несомненным достоинством. Во-первых, потому, что оно опирается на унаследованный от прошлого богатый теоретический потенциал классической политической экономии, от которой произошла и отразившая нашу специфику советская (российская) экономическая мысль; во-вторых, потому, что благодаря своей неангажированности, посткейнсианство сохранило способность критически оценивать и наиболее реалистично освещать происходящие социально-экономические явления. В силу своей альтернативности неоклассической ортодоксии оно не идеализирует капиталистическую действительность, а критически ее оценивает. Тем самым оно открывает нишу для учета и объяснения ситуации в странах, не принадлежащих западному миру и отличающихся своей спецификой.
Следует признать, что абсолютно не подверженных идеологии экономических теорий не существует. Каждое направление экономической мысли возникает как стремление к защите определенной системы ценностей перед лицом исторического вызова. Так, трудовая теория стоимости Смита и Рикардо возникла как реакция нарождавшегося тогда буржуазного класса в его противостоянии земельной аристократии отстоять свои привилегии перед лицом требования равного положения людей и признания труда и предпринимательства единственными источниками общественного богатства. Марксова теория капитализма также возникла как защита интересов рабочего класса перед лицом его угнетенного положения в условиях эксплуатации труда капиталом. Как было показано в первой главе, по той же логике возникло кейнсианство в середине 30-х годов перед лицом вызова с двух сторон: советской альтернативы капитализму и Великой депрессии 1929-1933 гг., которые несли угрозу капитализму.
Во всех случаях экономическая теория опровергала одни ценности и утверждала другие. От этого она не может быть свободна. Другое дело, как она это делает. Подтверждаются выдвигаемые теорией ценности путем объективного научного анализа или, наоборот, путем извращенного толкования реальности в угоду господствующим классам. Иначе говоря, прибегает она к тому, что Поппер называл иммунизацией, т. е. правдоподобной трактовке ложных положений, или оказывается способной к признанию объективной реальности. Это зависит от соотношения идеологических и научных положений, какая из них над кем доминирует. Предопределяет идеологическая предвзятость выводы научного анализа, или такой анализ ведется независимо от идеологических пристрастий. Неоклассический синтез является наглядным примером такой иммунизации кейнсианства, т. е. приспособления его к интересам защиты капитализма. Посткейнсианство же свободно от такой иммунизации. По этой причине оно заслуживает нашего внимания так же, как множество других стран и народов, – так как исходит из допустимости иной модели экономики, нежели та, которая известна как англо-американская и рассматривается неоклассической ортодоксией в качестве классической. Как уже утверждалось, ортодоксия исходит из того, что рисуемый ею капитализм настолько хорош и совершенен, что альтернативы ему быть не может.
В соответствии с потребностью объективного анализа реальной ситуации посткейнсианство разработало особый экономико-философский подход – методологию критического реализма, которой коснемся ниже. Пока отметим только, что с его помощью посткейнсианство дает решения по широкому кругу проблем, альтернативных как рыночному фундаментализму, так и бюрократическому централизму плановой экономики. Посткейнсианство, таким образом, является теорией третьего пути. В этом его привлекательность для нас, отказавшихся от тоталитарного социализма, но не принимающих также бесчеловечный капитализм. Кейнс и посткейнсианцы, таким образом, зовут нас идти этим третьим (средним) путем. Не являясь ни первым, ни вторым, он сочетает их достоинства, отсекая в то же время их пороки.
