Вот почему результаты нашего пореформенного развития в рамках принятой модели рынка должны вызывать не успокоение (мы стали экспортирующей страной!), а, наоборот, тревогу. То, что объем ВВП к 2010 году еле достиг уровня двадцатилетней давности, надо считать не ростом, а лишь восстановлением разрушенной в ходе реформ российской экономики. Если бы статистика подсчитывала не стоимостный, а физический объем обрабатывающей промышленности и сельского хозяйства в неизменных ценах, то, скорее всего, оказалось бы, что мы еще далеки от достижения уровня советского периода.
3.2. Научно-техническая деградация экономики
Не могло быть иначе, чтобы развал производственного сектора не оказал пагубного воздействия на остальные стороны экономики. Правда, российские адвокаты капитализма неуклюже оправдывают этот развал необходимостью перехода немало немного к новой, постиндустриальной технологии, где доминирующую роль приобретает сфера услуг, прежде всего путем широкого применения информационных технологий (IT). Но в рамках принятой модели рынка это не иначе как погоня за журавлем в небе. Откуда же возьмутся передовые технологии при развале нашей промышленности, науки и техники? Не ожидают ли адвокаты принятой модели рынка, что пионеры IT по доброте души начнут делиться своими секретами с нами? Но отчего же? Пока же мир видел другое: обладатели передовых технологий держат их в строгом секрете и пользуются своим положением в этой области для установления и поддержания своего монопольного господства над другими.
Как будет подробнее показано в главе 4, в мире создана такая система экономических отношений, при которой никто со своими потенциальными конкурентами не делится своими техническими новшествами. Наоборот, их всячески прячут от постороннего глаза и пускают в ход под строгим контролем, чтобы в чужие руки они не попадали, ибо монопольное положение в этой области приносит их владельцам соответствующие выгоды. В той же главе мы увидим, что обладатели передовых программных технологий получили название «головных народов» (heady nations), а исполнители заказов «телесных нардов» (body nations). В рамках нашей нынешней модели мы обречены быть последними, о чем свидетельствует то, с какой гордостью мы основываем у себя филиалы иностранных компаний, так как-де, мол, они создают у нас рабочие места. При этом не задаются вопросом: почему кто-то, а не мы сами создаем для своих людей рабочие места? Если бы российский частный капитал был заинтересован и способен модернизировать экономику, перевести ее на высокие технологии, то за прошедшие двадцать лет многое что можно было сделать. Но ничего сделано не было. Правящий класс сознавал, что для этого его кишка тонка, и занялся более земным – захватом и перехватом имеющейся в наличии собственности. Не найдя иного способа прогресса, кроме передачи народной собственности кому попало, Россия оказалась неспособной осваивать высокие технологии, наукоемкие производства и услуги и теперь, как подробнее будет показано в главе 4, превращается в периферию развитых стран с оказанием им разного рода поставок и дешевых услуг.
В результате происходит научно-техническая деградация российской экономики, ее перевод на путь ее деиндустриализации. Если исключить искажающее влияние инфляции на стоимостные показатели, а характеризовать ситуацию по натуральным данным, то, как было отмечено выше, наша ситуация в области научно-технического прогресса является крайне тревожной.
Для подтверждения сказанного приведем пример о судьбе Московского станкостроительного комбината с его развитой инфраструктурой. В его составе были опытно-экспериментальные цеха, конструкторские бюро, научно-исследовательский институт, профессиональное училище и множество других подразделений. Он обладал инженерно-техническими и научно-конструкторскими специалистами высшей квалификации и по праву считался флагманом советского станкостроения. После его приватизации малокомпетентными людьми уникальное оборудование было продано на слом, квалифицированные специалисты были уволены, а производственные площади были проданы или сданы в аренду. Теперь там магазины, кафе и концертный зал. А сколько подобных перемен во всей гигантской стране! Вот что скрывается за показателями о многократном снижении производства важнейших видов машин и оборудования.
В то же время установленное в советское время производственное оборудование в промышленности и других отраслях безнадежно устарело, а его обновление многократно ниже его старения. Как показывается в исследованиях этого вопроса, срок службы оборудования в российской промышленности превысил 20 лет. Причем удельный вес такого оборудования в машиностроении достиг 51,5 % общего объема (Корнев, 2009, с. 147). Доля же технически передового оборудования в стоимости всего его фонда, которая еще 10 лет назад составляла 7,1 %, к концу 2009 года снизилась до 4,3 % (Борисов и Почукаева, 2009, с. 42).
3.3. Сырьевая ориентация экономики
Развал обрабатывающей промышленности вынудил страну пересесть на нефтегазовую трубу. Вместо научно-технического прогресса и модернизации экономики неизбежной стала ориентация на развитие сырьевых отраслей. Причина в том, что мировые цены на энергоносители (нефть и газ) и металлургическое сырье в годы реформ, как отмечалось, многократно выросли, что позволило за счет возросших валютных доходов хотя бы частично компенсировать потери, понесенные от развала экономики.
Никто в России не считает однобоко-сырьевой характер экономики положительным. В посланиях президентов Путина и Медведева Федеральному собранию за последние десять лет этот факт неизменно оценивается как негативное следствие реформ, и там содержатся призывы направить экономику по пути инноваций и модернизации. Проводится множество совещаний, конференций, обсуждений с участием самых высоких лиц государства, где много говорится об ускорении научно-технического прогресса и модернизации экономики. Однако воз и ныне там. Ситуация становится не лучше, а хуже. Чем больше проходит времени с начала нашего рыночного эксперимента, тем больше накапливаются данные, говорящие о его полном провале. Наше технико-экономическое отставание от передовых стран возрастает еще больше, чем оно было раньше.
К сожалению, эта горькая истина не получает признания не только у бизнеса, но и у власти, которой положено чувствовать больше ответственности за будущее страны. Сказывается наша традиционная приверженность к раз принятым догмам в беспочвенной надежде на авось, что как-то все само собой изменится к лучшему. Так, пороки жесткой централизации в планировании экономики стали сказываться давно, но советское руководство неизменно цеплялось за догму о том, что план во всех случаях лучше рынка, и не решалось отказаться от нее в пользу относительной рыночной свободы, расширения самостоятельности первичных звеньев хозяйствования. В результате произошло то, о чем говорилось: темпы экономического роста снижались, а наше техническое отставание сказывалось самым очевидным образом. Когда же стало ясно, что так продолжать дальше нельзя и надо осуществить перемены в пользу рынка, то мы пренебрегли градуалистской тактикой и предпочли действовать при помощи привычной нам революционной стратегии. На этот раз она называлась «шоковой терапией». Приватизацию осуществили одним махом, но эффективного собственника не получили.
