Все следующие протоколы допросов Крылова, которые велись несколько дней, а возможно, и суток, представляют собой нагромождение явно на ходу придумываемых «враждебных» высказываний несчастного старика, вроде вот этого: «Воспевая хвалебные гимны Троцкому, я со злобой и ненавистью ругал С...»
Именно так — не Сталина, а «С...»—рука помощника оперуполномоченного Воденко не поднялась написать фамилию «вождя народов» целиком — как бы чего не вышло... Зато не дрогнуло горячее сердце чекиста примешать к заговору семьи уже обреченных востоковедов, и арестованный «признавался»: «Кроме того, к этой контрреволюционной террористической организации принадлежали все наши жены, как то: Крылова Зинаида Викторовна (моя жена), возраст ее около 50 лет (похоже, что Крылов находился в таком состоянии, что даже не мог вспомнить возраст супруги, с которой прожил четверть века. — А.К.), уроженка Варшавы, русская, иждивенка... Нечаева Анна Дмитриевна (возраст около 48 лет)
[181]
... Нечаева Серафима Дмитриевна
[182]
... Плешакова Мария Ильинична (лет 48)
[183]
...» Какой вред могли нанести эти женщины в те годы Советскому государству? По версии следствия это выглядело так: «Практически контрреволюционные и террористические высказывания женщин — членов террористической организации проводились на улицах, в очередях и других людских скоплениях. Наиболее активную роль в этом направлении играла Плешакова Мария Ильинична... Плешаков Владимир Дмитриевич проживал со мной в Пушкино по соседству и часто заходил ко мне на квартиру. Одно время он работал где-то на заводе в Горьковской области и, возвратившись оттуда, очень возмущался порядками в стране, благодаря чему ему пришлось там работать не по специальности переводчика, а где-то в канцелярии
[184]
. В июне Плешаков, подойдя к окну моего дома, пригласил меня пойти к нему в сад погулять. У меня в то время находился мой знакомый преподаватель японского языка Ануфриев
[185]
, мы все вместе отправились к Плешакову. Во время разговора Плешаков в присутствии своей жены Марии Ильиничны, меня и моей жены, а также Ануфриева ругал Советскую власть. Говорил, что в СССР творится беззаконие. Всюду аресты. Около 80 процентов харбинцев арестованы без разбору “ни за что”
[186]
. Жена его — Плешакова Мария Ильинична подтвердила слова своего мужа и добавила: “Да, в СССР такая жизнь, что, пожалуй, не нужно было бы ехать сюда. Нет никакой возможности прожить и дать образование детям”. Я и моя жена подтвердили их слова тем, что, действительно, жизнь в СССР очень тяжела, и вот мы находимся без работы, голодаем и не имеем жилплощади. После этого Плешакова стала часто бывать у нас в доме и говорила моей жене с плачем и злобой, что каждый день кого-нибудь да арестуют из ее знакомых, и вот опять арестовали какого-то профессора, у которого даже книги забрали при обыске, и теперь его жена обречена на мучения...»
Оторвемся от чтения протокола и зададимся вопросом: а зачем эти люди покинули более-менее сытый Харбин и вернулись в страшную, голодную, терроризируемую НКВД Советскую Россию? Для чего? Настолько не знали, что происходит на родине? И коща это произошло? Ответы не так просты, как может показаться на первый взгляд. С одной стороны, по своим политическим убеждениям все наши герои были не просто «харбинцами», как это записано в анкете у В.Н. Крылова, но и «сменовеховцами устряловского толка», как был определен характер политического настроения друга В.Д. Плешакова японоведа и разведчика Василия Ощепкова, снимавшего, кстати говоря, на лето дачу по соседству. Они были готовы работать где угодно и кем угодно, лишь бы служить родине. Служить стране, которая, как они верили, нуждается в их преданности, профессионализме, грамотности—нуждается остро, как никогда. И все они были этой родиной преданы с редкостным садизмом — с уничтожением семей, жен, детей...
С другой стороны, подавляющее большинство харбинцев, прибывших в Советский Союз в тридцатых годах, приняли это решение лишь в самый последний момент — после продажи 23 марта 1935 года КВЖД—основного места их службы—японцам. Множество русских лишись работы, а такие, как В.Н. Крылов и его семья, имевшие советские паспорта, были фактически обречены на возвращение. Многие не хотели жить и работать «под японцами», и, по свидетельству задержавшихся, такие настроения крепли и ширились со временем — вспомним статью Марианны Колосовой. Но, как мы помним, Крыловы приехали из Харбина в Москву 18 июля 1934 года — за семь месяцев до продажи дороги. Да и работал Василий Николаевич не в правлении КВЖД, а в Генеральном консульстве СССР — переход дороги в другие руки уж на нем-то должен был сказаться менее всего. Что же произошло? Что или кто заставил 57-летнего отца семейства бросить все и переехать в Москву, где он всего через год стал безработным и вел нищенское существование в бараке отдаленного пригорода столицы? Ответ на этот вопрос ждет нас впереди, а пока еще одна загадка: жены. Их-то за что? Ведь не за разговоры же о тяжкой доле на самом деле? И почему только в делах Крылова и Плешакова жены выступают едва ли не основными участниками мифического контрреволюционного заговора. Четкого ответа на этот вопрос у меня нет, но есть версия.
