Мы не сразу поняли, что он убит. Потом наступила моя очередь быть старшим группы. Меня убить немцы не успели… А если бы меня убили, то дальше бы меняли друг друга Пилат, Тисменецкий, Краснов, Сева Боков, Мельников, Володя Илюшников…
— Я нашел вас благодаря вашему письму в ветеранский журнал, написанному 11 лет тому назад. В нем вы писали не о себе, а о вашем погибшем друге Захаре Пилате, хотели, чтобы кто-то узнал имя погибшего героя. Я знаю, что его гибель для вас тяжелейшая утрата. Если можно, расскажите, как он погиб…
— Захар Пилат воевал в разведке три года. В конце 1944-го Захар получил письмо из освобожденной Одессы. Оказывается, что его мать и сестра выжили во время немецкой оккупации и не погибли в гетто. Все это время их прятали соседи. Захар попросил у командования недельный отпуск на родину. Такой вид поощрения для разведчиков существовал. Но начальство в просьбе отказало. Внутри Захара словно сломалась какая-то пружина… Понимаете, провоевать три года в разведке — тут никакая психика не выдержит. Ползем в «поиск», вдруг за десять метров до немецких окопов Захар встает в полный рост и идет молча на опешивших немцев. Такое повторилось несколько раз. Он не искал смерти, но его нервы сдали. Мы решили его спасти. К начальству пришла делегация разведчиков.
Захар Пилат
Мы попросили сберечь Пилата и не направлять его больше в «поиск». Уже шел апрель 1945 года. Облай поговорил с Пилатом лично, и Захар согласился перейти в разведотдел дивизии. После Кенигсберга нас погрузили в эшелоны и перебросили на берлинское направление. Колонна штаба дивизии добиралась под Берлин на автомашинах. Когда они прибыли, мы стали спрашивать: «Где Пилат?» Все только глаза отводят в сторону и молчат. Выяснилось следующее. Ехали они через Польшу. Где-то под Познанью, в какой-то деревне, попали на польскую свадьбу. Захар никогда не пил спиртного и остался возле машины. С ними был капитан — шифровальщик, ходивший все время вместе с портфелем с секретными документами. Выходит этот пьяный капитан из дома, где шла свадьба, без «секретного» портфеля. Захар стоял возле машины. Капитан с матом набросился на него: «Где мой портфель?» Захар ответил: «У меня своего барахла хватает, а вы за своим сами присматривайте». Пьяный капитан вытащил пистолет и засадил три пули в живот Захару. Насмерть… Пошли мы этого «секретчика» убивать. Начальство к этому приготовилось. Возле дома с арестованным капитаном разместили в боевой готовности взвод автоматчиков, ждут разведроту. Но даже Облап не стал нас уговаривать остановиться. Он тоже чтил законы разведчиков. Пришли к этому дому. Навстречу мне вышел прокурор дивизии Гуревич. «Гена, — сказал он, — не делайте этого». Говорю прокурору: «У этой гниды отец — генерал, он-то своего сыночка вытащит из этого дела». Прокурор ответил: «Я даю тебе офицерское слово, что эту тварь мы засадим за решетку на всю его жизнь». Короче, много там лишнего народа собралось, и не дали нам отомстить за Захара. Но убийца получил максимальный срок заключения по законам того времени… В 1951 году, после окончания института, я оказался в Москве, на практике. На какой-то подмосковной станции мимо меня прошмыгнул в электричку знакомый силуэт. Двери вагона закрылись. Из окна отдаляющегося вагона на меня смотрел тот капитан, убийца… Выяснил я потом, что устроил папа-генерал амнистию родному сыночку…
— Почему вы не стали выяснять судьбу вашего наградного листа на орден Славы 1-й степени?
— Вам и об этом рассказали… Буду краток. На первой встрече ветеранов дивизии в Гомеле я ехал с Коноваловым и Облапом в одной машине. Генерал Коновалов сидел впереди. Вдруг он обернулся и спросил Облапа: «Глеб, что делать будем? Мы ведь с тобой на старшину наградной на Славу 1-й степени вместе посылали, а он ее не получил». Я вставил фразу: «Фамилия моя не подошла…» Совет ветеранов дивизии все же написал письмо в архив МО и в Верховный Совет. Ответ был простой: «Г. З. Кац в списке полных кавалеров ордена Славы не значится». А искать следы наградного листа я не собирался, не испытывал желания унижаться в инстанциях. Тем более в то время подобное сочетание «Полный кавалер ордена Славы Кац» у решающих эти вопросы и у власть предержащих вызвало бы только приступ ненависти. У нас в роте был только один полный кавалер — Петр Тисменецкий. Еще несколько человек имели помимо прочих наград по два ордена Славы. Среди них Пилат. Чуть не забыл, был у нас во втором взводе еще один парень, фамилию этого разведчика сейчас не могу сразу вспомнить, он был убит в начале 1945 года, и приказ о награждении его третьим орденом Славы пришел уже после его гибели.
Вообще, наградную тему лучше не обсуждать. Скажу одно, что за самые удачные, по моему личному мнению, поиски и рейды разведчики группы никаких наград не получили.
Объективности в этом вопросе не было…
— Как часто удавалось разведчикам взять в «поиске» в плен немецкого офицера?
— Мне лично довелось только три раза взять в «поисках» «языка»-офицера. В передней линии, там, где «работали» полковые и дивизионные разведчики, у немцев в основном рядовой состав находился. Как и у нас, впрочем. Но были разведгруппы армейского и фронтового подчинения, которые «работали» только по офицерам. Им ставилась конкретная задача, какого «языка»-офицера надо взять. Определялись звание, род войск, принадлежность к конкретной армейской службе. «Поиск» был целенаправленный. Только из этих групп до Победы дожили редкие счастливчики. Один раз, уже в конце войны, мы взяли в плен бывшего парикмахера из штаба немецкой армии. Его за день до пленения послали на передовую с маршевым пополнением. Этот парикмахер дал столько ценной информации, что на троих генералов бы хватило. Была еще пара человек, обладавших таким объемом информации, что даже не верилось, что в плен взят простой унтер-офицер, который столько знает.
На фронтах были участки, где по три месяца подряд не удавалось взять контрольного пленного в полосе целой армии. Десятки (!) разведгрупп полегли смертью храбрых на нейтралке, но даже солдатскую книжку не удавалось достать с убитого немца. Сотни разведчиков погибли, а результата не было. Здесь уже не офицера «заказывали», а хоть кого-нибудь. И такое бывало…
— Почему бывшие диверсанты и дивизионные разведчики крайне редко соглашаются на интервью? В чем причина? Вроде уже все подписки о неразглашении устарели за сроком давности, и другие уцелевшие на войне бывшие бойцы-разведчики уже о многом рассказали…
— Этих людей вам уже не изменить. Для тех, кто служил в диверсантах, в их личном восприятии срока давности не существует. Слишком война там была особая. Да и простой армейский разведчик тоже не будет светиться от счастья, рассказывая, как он врагу глотку финкой пластал. Война — штука грязная и вонючая, ничего светлого и романтичного на войне нет.
Войцехович Владимир Викторович
Интервью — Николай Чобану
