— Как вы лично побеждали страх смерти?
— Все страхи исчезали в то мгновение, когда переваливаешься через бруствер и ползешь в немецкую сторону. Здесь все, тело и разум, работает «на автомате», разведчик превращается в слух и внимание, места для других эмоций и переживаний не остается. До поиска разные мысли были: и страх, и даже иногда жалость к себе. Но никто не питал иллюзий по поводу выживет или нет. Люди шли на задание, зная, что только они способны его выполнить.
А цена жизни на войне — медный грош. К мысли о скорой смерти быстро привыкаешь, а воевать эта мысль мешает только слабым духом. Часто страшно становилось уже после выполнения задания. Прокрутишь все случившееся, как кинопленку, назад, и просто голова кругом идет — как выжить удалось?! Или пример другого рода. В Польше послали нас определить линию фронта и по возможности найти место переправы и взять «языка». Комбинированное задание, трехсложное. Вышли к большому мосту. Семь человек охраны. Обезвредили их без шума. Одного разведчика послал к своим, доложить о захвате моста, а сами заняли оборону. Вскоре к нам пробились танкисты с десантом на броне, подошли саперы. Начали разминировать мост. Когда мы увидели, сколько взрывчатки было заложено под опоры моста, то просто онемели, ноги стали «ватными»! Если бы немцы успели мост подорвать, от нас бы пыли не осталось.
— Когда окончилась война, вам тяжело было поверить в сам факт, что вы уцелели в этой бойне?
— Никто из нас не думал, что все закончилось. В нашей разведроте многие были убеждены, что скоро двинем дальше на запад, на американцев… После войны было очень сложно адаптироваться к мирной жизни. Многие так и продолжали жить войной.
— Отношение к плену у разведчиков. Каким оно было?
— Иногда и дивизионные разведчики попадали в немецкий плен, но это случалось крайне редко. У нас в роте все были готовы на самоподрыв, чтобы в плен не угодить. Каждый держал при себе гранату именно на этот случай. Помню, в Польше стали давать своеобразные задания. В гражданской одежде, изображая местного поляка, пройти в немецкий тыл и найти определенный партизанский отряд, наладить с ним связь или передать шифровку. Оружие брать запрещалось. Все равно, в самый последний момент мы тайком запихивали за пазуху парочку гранат и «парабеллум». Чтобы, «если что», в плен живыми не попасть.
— Специальные задания поручались дивизионным разведчикам?
— Да… Про обычные «рядовые» «поиски» вам, значит, не интересно?
Ладно, «поехали» о спецзаданиях… Примеры хотите? Пройти в составе группы, в немецкий тыл, найти партизан, забрать секретные документы и вернуться к своим в течение ночи. Видимо, партизаны не могли в тех случаях пользоваться рациями.
Были задания другого рода — встретить диверсионную группу, выходящую из немецкого тыла, или группу из разведки армии и обеспечить беспрепятственное возвращение к своим через немецкие позиции.
Под Белостоком нас отправили в разведку в глубину немецкого тыла, определить возможности скрытого прохода войск. Вышли на северную окраину Белостока. Смотрим, немцы колонну наших пленных к себе в тыл угоняют, но ввязаться в бой мы не имели права… Вернулись, в штабе дивизии рассказали, где и как можно пройти. Коновалов меня заставил несколько раз подряд показать маршрут на карте. Все решили слова Глеба Облапа: «Я ему верю». Дали мне задание провести ночью полк в немецкий тыл. Одно дело, когда ты с группой из четырех человек тихо прошел… А тут за моей спиной идет несколько сотен наших солдат. Командир полка все время спрашивал: «Старшина, ты не заплутал? Мы правильно идем?» А я и сам в этой темноте нервничаю. Но вышли мы точно на запланированное место.
Еще о нескольких «особых» заданиях можно было бы упомянуть, но я думаю, что говорить о них подробно и детально и сейчас не стоит, хоть и шестьдесят лет прошло… Крови на таких заданиях было пролито слишком много…
— Как часто дивизионную разведроту использовали как простое пехотное подразделение?
— Бывало… И один раз в результате подобного использования рота дорого заплатила жизнями многих разведчиков за выполнение задачи. В апреле 1945-го дивизия вышла к заливу Фриш-Хафф под Кенигсбергом. Перед нами была железнодорожная насыпь, превращенная в баррикаду. Стояли вагоны с бетонным дном. Оборону на насыпи держали немецкие моряки — курсанты. Дивизия к тому времени была полностью обескровлена. Всех поваров, ездовых и писарей послали в атаку, но она захлебнулась в крови. Стрелковые подразделения нашей дивизии фактически перестали существовать, в строю оставались считаные единицы солдат и офицеров. Проводили массированные артобстрелы по этой насыпи, нещадно ее бомбили, но немцы держались насмерть в развалинах вагонов. Ночью Коновалов лично пришел в расположение разведроты и сказал: «Ребята, у меня нет выбора. Утром ваша очередь идти в атаку». Мы между собой посовещались и ответили: «Утра ждать не будем, пойдем сейчас…» Незаметно подобрались к насыпи, на определенном участке вырезали по-тихому немцев, закрепились. И тут немцы нас обнаружили и начали давить со всех сторон. Прямо за насыпью было болото, и вот из этого болота, в кромешной мгле, немцы нас контратаковали. У них было там до черта фаустпатронов. По разбросу пламени из ствола автомата можно сразу определить, что стреляют из ППШ. Так немцы на каждый такой «огонек» моментально били двумя-тремя Фаустами одновременно. Заметил два ящика немецких гранат, кричу Мельникову: «Петька, тащи гранаты». Вот этими гранатами насилу отбились. Рядом со мной лежит лейтенант Елисеев, взводный, и говорит: «Видишь, сигнальная будка? Давай в ней забаррикадируемся». Кричу ему: «Нет, там сразу накроют». Лейтенант не послушал, залез в будку, только успел дать одну очередь из автомата, и сразу в будку влетели два фаустпатрона… Мы продержались до утра…
В книге командарма Горбатова этот эпизод представлен следующим образом: «Лихой ночной атакой части дивизии овладели насыпью, открыв дорогу к заливу». А написать надо было так: «Благодаря героизму и самопожертвованию разведчиков 368-й отдельной разведроты 283-й СД и так далее…» Вышло нас из этого боя всего половина…
— Какой поиск считался неудачным?
— Любой безрезультатный «поиск» или «поиск», в котором мы были обнаружены и отходили с боем, вне зависимости взят «язык» или нет.
Знаменитые в разведке «три О» — «обнаружен, обстрелян, отошел» — для нас означали, что плохо отработали.
— Кто назначался старшим разведгруппы?
— Разведчик, обладавший наибольшим опытом. Когда он погибал, его место занимал следующий опытный «старик» из роты. В моей группе сначала погиб старшина Кадуцкий. Потом погиб Потапов. Уже подползли прямо к немецкой траншее. Немецкий часовой услышал шорох, дал очередь из автомата, «на звук» пули попали в грудь Потапову, его смерть была мгновенной. Немца я успел сразу застрелить, но нам пришлось отходить, унося тело убитого товарища. Слепухин погиб на Нареве. Поползли в «поиск». Был обстрел из немецких минометов. Пашка приподнялся на какое-то мгновение, и осколок мины попал ему в шею.
