— На что-то обратили внимание за границей?
— Конечно, разница в уровне жизни сразу бросилась в глаза. Порядок, уровень хозяйствования, который был несравним с нашим. Помню, в одном местечке зашли мы в свинарник. Деревянные полы с небольшим уклоном, специальные кюветы для стока нечистот и, соответственно, чистота, хотя немцев там уже не было. Разве можно это было сравнить с нашими свинарниками? Запомнилось еще, что почти в каждом доме было много «закруток», а у нас тогда этого еще не было. Но в Берлине было все наоборот, еды не хватало, и голодные немцы часто просили у нас что-нибудь из продуктов.
— Вы отправляли посылки домой?
— Я отправил одну посылку, уже из Берлина. Наша рота захватила как-то склад с тюками материалов, и старшина выдал каждому из нас по «отрезу», но это было официально разрешено. И после войны пару посылок с материалом отправлял. Злоупотреблять этим могли только те, у кого были возможности и транспорт. Ходили слухи, что наш командир дивизии отправил «богатства» в Союз вместе с ППЖ, но мы этого не видели и не интересовались этим.
— Ваше отношение к женщинам на войне.
— На передовой мы их почти не видели, поэтому солдаты в вопросах обращения с женщинами дичали. Встретить женщину на передовой было событием. Когда появлялась какая-нибудь медсестра или связистка, солдаты начинали кричать: «Рама! Воздух!», и так на всем ее пути. Но девчонки были опытные — и часто отвечали так: «Паникеры и трусы — по щелям!» У некоторых офицеров были ППЖ из числа медработников, связисток.
— Были солдаты из числа переживших оккупацию, «окруженцев», переживших плен?
— Конечно. Освобождая Украину, нас постоянно пополняли за счет местного населения. Их зачастую даже не успевали переодеть в военную форму, поэтому их называли «чернорубашечники». После войны уже к нам в роту попали два солдата, которые были в плену. Они хорошо знали язык, так как были не в лагерях, а работали в частных хозяйствах. Один из них в плен попал старшим лейтенантом, но к нам после проверки попал рядовым солдатом. Этих солдат старались использовать как переводчиков при общении с гражданским населением. Много раз мы встречали и людей, угнанных на работу в Германию. Относились к ним очень тепло, сочувствовали им, пытались найти среди них земляков. За предателей мы их не считали.
— Как вы мылись, стирались?
— Это была проблема, так как организованной смены формы для стирки вообще не было, во всяком случае, я не помню. Когда бывали во втором эшелоне обороны, то своими силами организовывали баню и стирку. А во время наступления обычно просили женщин, у которых были на постое, постирать нам форму. Вши, конечно, были.
— Было такое понятие, как «тыловая крыса»?
— Тыловиков мы ненавидели. За плохое качество снабжения, воровство их не любили. Еще когда мы из училища ехали на фронт, то был такой случай. С нами ехал офицер продовольственной службы, который отвечал за наше питание. У него был отдельный вагон, и в помощь ему выделили несколько наших курсантов. Потом они рассказали, что часть продуктов, предназначенных для солдат, он продавал на «черном рынке». Обнаглел до того, что если с ним не могли рассчитаться сразу, то он договаривался, что с ним расплатятся, когда он будет ехать обратно. До того был в себе уверен… Зато мы ехали полуголодные. Но когда эти факты стали известны, его задержали и судили…
— Как вы отдыхали? Концерты бывали, например? Деньги как тратили?
— Артисты на передний край не ездили, поэтому за два с лишним года фронта артистов я не видел, но зато концерты у нас давал наш дивизионный ансамбль. Причем ансамбль был очень хороший, говорят, что в нем начинали свою карьеру знаменитые Тарапунька и Штепсель, но этого я точно не знаю. Книг, как и денег, мы за все время на фронте даже не видели. Нам, кажется, полагалось по 40 рублей, но все солдаты подписывались на государственные займы.
— Что вы можете рассказать о боях в Берлине?
— Бои там были очень тяжелые. Были, конечно, там у нас и такие мысли, «что пройти столько боев и погибнуть в самом конце войны»… Это было тяжело морально, но воевать хуже, беречь себя мы не стали. Немцы понимали, что им пришел конец, сражались здорово, но после того, что нам довелось «хлебнуть» в Познани, бои в Берлине мне лично дались легче, так как у нас было просто подавляющее преимущество в силах. Первоначально в Познани нас оставили 20 тысяч войск против 60 тысяч немцев. Можете себе представить… Как и в Познани, мы, разведчики, в составе штурмовых групп участвовали в уличных боях. А в Берлине было столько наших войск, что воевать было, конечно, легче. Зачастую это было просто избиение немцев. Например, я помню такой эпизод. Наша дивизия брала два берлинских аэродрома. На краю одного из них была железная дорога, чуть «утопленная в землю». По этой колее отступали немцы, так как через летное поле это сделать было невозможно. А сразу за этой дорогой стояли дома, которые мы заняли. И я помню, как мы с третьего этажа просто «поливали» из автоматов этих отступающих фактически прямо под нами немцев… Или когда огнеметчики поджигали дома, а немецкие солдаты, спасаясь от пожара, выпрыгивали в окна, то даже у нас появлялось чувство, похожее на жалость…
— Как вы узнали о Победе? Как отметили?
— Наша рота закончила войну в Берлине, в районе Рейхсканцелярии. Акт о капитуляции Берлинского гарнизона был подписан на НИ нашего командарма Чуйкова. Это произошло 2 мая, и с этого момента мы в боях уже больше не участвовали. Заданий никаких не было, мы в основном отдыхали, отмывались, приводили себя в порядок. Наша рота разместилась в одном из домов, немцы где-то прятались, а мы жили в их пустующих квартирах. Впервые за долгое время мы спали в нормальных постелях… Вечером 8 мая по войскам прокатился слух, что ведутся переговоры о капитуляции Германии. А утром поднялась дикая стрельба, вокруг стреляли из всего, чего только можно. Мы похватали свое оружие, а нам говорят: «Победа! Конец войне!» Радость, конечно, была огромная! Столько всего перенесли, столько людей потеряли! Не верилось, что мы дожили до Победы… Естественно, решено было отметить. Двор нашего дома был замкнутый, и мы поставили там столы. Старшина роты обеспечил еду и выпивку, и мы коллективно, всей нашей ротой во главе с командиром, отметили Победу. А немцы, которые уже начали возвращаться, смотрели на нас из окон. Потом мы ходили смотреть Рейхсканцелярию, Рейхстаг. Но на Рейхстаге я не расписался, как-то не придал тогда этому значения.
— Тяжело было входить в мирную жизнь?
— Нет. Каждый из фронтовиков мечтал о Победе, о мире, и когда они настали, то ничего, кроме радости, мы не испытывали. Казалось, что даже дышится легче. Мы, конечно, уже начали задумываться о том, чем заниматься дальше. Но служба продолжалась, мы все были молодые, и демобилизовывать нас не спешили. После Победы мы были в Берлине примерно месяц, нас начали усиленно готовить к совместному с союзниками Параду Победы, но произошла какая-то заминка, и нашу дивизию вывели на юг Германии. Там нашей разведроте довелось встретиться и пообщаться с американцами. Это были очень простые и открытые ребята, мы прекрасно общались. Вот с англичанами я, правда, лично не общался, но рассказывали, что они были высокомерные.
