Занимаясь с мальцами, Булыцкий, не обращая внимания на периодические исчезновения Фрола, жадно ловил весточки, присылаемые Великим князем Московским. Раз в две-три недели на взмыленной лошаденке прилетал из Москвы гонец, приносивший туго свернутый свиток улучшающейся от раза к разу бумаги с описанием происходивших событий. А творились вещи неспокойные.
Витовт после знакового разговора с Великим князем Московским, вернувшись домой, объявил себя Великим князем Литовским, ссылаясь на волю Вселенского Патриарха и поддержку Дмитрия Донского. Тут и церкви с монастырями в помощь! Действуя согласно письму от Его Святейшества, подвергли анафеме клятвоотступников, подтверждая волю митрополита о том, что будущим правителем должно быть православному Витовту. Новость живо расколола Великое княжество Литовское на два воинствующих лагеря. На тех, кто всецело поддерживал Витовта позицию по отношению к Ягайло и его братьям, и тех, кто встал на сторону клятвоотступников. И если первых было явно больше, то к сторонникам Ягайло примкнула в основном знать со своими дружинами, что тут же уравняло силы противоборствующих сторон.
Вот тут-то и показала себя сметка да искушенность в делах политических правителя московского. Как жареным запахло, так те из бояр, кто в немилость Донского попали, встрепенулись разом, понимая, что сама судьба шанс им дает реабилитироваться в глазах Великого князя Московского. А за ними те, из местных, кого благодаря усилиям Дмитрия Ивановича землями наделили дополнительными, и те, кто к наградам охочи были да поближе к Москве жаждали перебраться. В итоге обиженное меньшинство предпочло тихонько так заткнуться и в лучшем случае затаиться, не принимая участия в конфликте или, поддавшись общим настроениям, поднять людей против Ягайло. Хотя те – в основном в восточной части страны. Те же, кто ближе к западу да к польской границе, те почти поголовно к потомку Ольгерда ушли. Так, волею судеб оказалось, что и Гродно и Троки, традиционно считавшиеся наделами Витовта, оказавшись в осаде, один за другим пали, да так стремительно, что новоиспеченный Великий князь Литовский едва успел вывезти дочь, перевезя ее от греха подальше в покоренный Новгород-Северский
[95]
. Тут уже, как на грех, оживились рыцари Тевтонского ордена, атаковавшие осевшего в Вильно клятвоотступника, да так, что тот был вынужден, оставив крепость и захваченные земли, бежать в Крево, где, запершись в Кревском замке, судорожно слал гонцов в Польшу да к брату. И неизвестно, чем бы закончилась вся эта каша, если бы не польская шляхта, поставленная перед фактом: либо помощь незадачливому претенденту на трон, либо один на один оставаться с Тевтонским орденом, да еще, и с высокой долей вероятности, отрезанными от границ Великого княжества Литовского. Удар в тыл заставил тевтонцев изменить направление и спасаться бегством, ища защиты за стенами вновь отстроенного замка Мариевендер. Ягайло же в результате столь головокружительного маневра, изловчившись, начал объединять вокруг себя союзников, настроенных на переход в подчинение папы римского. Правда, в связи с тем, что среди таких оказалось и немало православных, было принято компромиссное решение: сохранение богослужения византийской литургической традиции на церковнославянском языке
[96]
. И хотя такое решение выглядело странно, Донской счел необходимым поставить о том в известность Николая Сергеевича.
Эти короткие сообщения, а также слухи, расползающиеся по русской земле, позволяли быть в курсе событий, происходящих в соседних землях. Читая новости да слушая рассказы людей осведомленных, с одной стороны, злорадствовал учитель: так, мол, аспиду и надо. С другой – иной раз и потом холодным покрывался, понимая, какая каша вновь заварилась с его, пенсионера, подачи. Вон, Ковно тевтоны пожгли, ни единой души не пощадив. Витовт, в тыл Ягайле ударить собравшийся, под Менском был вынужден срочно развернуть свое войско для подавления восстания в собственных землях, поднятое совсем разобиженными боярами, по тем или иным причинам лишившихся своих привилегий. И хоть восстание то несерьезным было, но давить его надо было срочно и с максимальной жестокостью. Так, чтобы никто боле и помышлять не смел о неповиновении Великому князю Литовскому, а помыслив, понимал, что правитель новый церемониться не будет, а так все обставит, что и смерть таким горемыкам подарком настоящим судьбы покажется.
За всеми этими заботами пролетел остаток сентября. Тепло ушло. Разом. Небо заволокло тучами, воздух наполнился влагой, а промозглые ветра принялись обрывать листву, щедро укрывая землю пестрым одеялом.
Ветра теперь менялись так часто, что и помышлять было нечего о парусном судоходстве; трудовик потому настрого запретил юнцам не то что выходить в открытую воду, но даже приближаться к уцелевшей лодке. Особенно после того, как разгулявшийся ветер, разом окрепнув и сменив направление, едва не выбросил ее на берег. После этого, от греха подальше, распорядился учитель затопить суденышко, только за суетами как-то и позабыли все про то.
– Что, Милован, пора и честь знать, – трудовик как-то окликнул по обыкновению своему хмурого товарища. Стоя спиной к не на шутку разгулявшемуся ветру, тот в ответ лишь коротко кивнул, указывая на пляшущий на волнах трехмачтовый парусник с отчаянно белеющим на фоне грозного черного неба треугольником паруса. – Кто посмел?!! – разом посерев, взвился тот.
– Василий Дмитриевич.
– Ох, уши надеру-то! И не спрошу, что княжий сын! Почто лодью не потопили, как велено было, а!!! – схватив за шиворот верного своего товарища, тот попытался сдвинуть его с места, однако тот, ловко стряхнув руку мужчины, снова кивнул в сторону борта: гляди!
Ничего не понимая, пенсионер уставился на крошечный кораблик, который, теряя ход, под основным лишь парусом шел вдоль пристани. Минута, другая, третья. Уже почти замерев, судно неторопливо перевалилось на другой борт и, зачерпнув в ловушку паруса разгулявшегося ветра, подпрыгивая на горбах волн, неторопливо пошло в противоположном направлении. И снова через какое-то время, изрядно потеряв ход, оно сменило галс и вновь двинулось поперек озера, медленно, но верно приближаясь к пристани.
– Супротив ветра, Никола, идет! – взбудораженно прокричал бывший лихой, тыча пальцем в приближающуюся лодью. – Вот шельма-то! – Потом, вдруг насупившись да как-то разом ссутулившись, негромко бросил: – Признал я его, Никола. Все понять не мог, где же рожу ту видывал. А потом упомнил: в монастыре Троицком! Не Олег он никакой… Шельма!
– Монах, что ли? – приложив ладонь ко лбу, Николай Сергеевич напряженно наблюдал, как небольшое судно играет с ветром. – Постой, постой, – сообразив, к чему клонит сейчас его товарищ, встрепенулся трудовик. – В монастыре Троицком, говоришь?! Еще когда тебе келью подпалили? – Милован угрюмо кивнул. – Некомат?!! – обалдев от такой догадки, зло сплюнул пенсионер.
