– Ты, Никола, вот чего, – уже у двери, насупившись, прогудел тот, – слова не держишь своего.
– Чего?! – трудовик остолбенело уставился на бородача.
– А того, – отвечал мужик, – что ворогов скручивать научить обещал, а сам-то – кукиш! Утек!
– Обещал, – вспомнив тот разговор, согласился пожилой человек. – Да только ты напраслины не городи! Никуда я не утекал. Вон, как был при хоромах княжьих, так и остался. А ты, чем пустобрехствовать, сам бы подошел да спросил. Или, думаешь, мне за каждым гоняться – радость? Тебе надобно, ты и ищи меня!
– Не серчай, – Тит примирительно поднял руки. – Твоя, Никола, правда, а я – не прав был. Прости.
– Бог простит. Пошли?
– Пошли, – Тит властно толкнул дверь.
Из сеней пахнуло ладаном и горелым воском, а из самой избы донесся протяжный женский плач.
– Мир в ваш дом, – не замечая этого, дружинник распахнул хлипкую дверь и вошел внутрь слабо освещенной лучинами и зажженными свечами комнаты. На лавке, головой к красному углу лежал укутанный рогожками иссушенный пожилой человек, в котором хоть и не без труда, но признал Булыцкий того самого горемыку.
– Что с ним?! – разом стихомирившись, вполголоса, так, словно бы боялся потревожить умирающего, поинтересовался пришелец у стоящих на коленях женщин разного возраста.
– Угорел, милый! Угорел, соколик, – трясясь от плача, отвечала самая пожилая из них; судя по всему – жена умирающего. – Знобуха да трясуха
[74]
окаянные в гости пожаловали, так и угорел! Уж и день который жаром полышет! – причитая, продолжала та. – Уже и свечки перед всеми святыми, и в церквях – мольбы, а все одно – угорает!
– А с чего сестрицы те пришли? – подойдя вплотную к несчастному, поинтересовался пришелец. Выглядел Онисим ужасно, и было понятно, что вряд ли хоть какие-то средства из арсенала Николая Сергеевича тут в состоянии помочь. Просто хоть для очистки совести, да должен был тот убедиться, что все действительно безнадежно. – Голод или поморозился где? – приподняв кончиками пальцев рогожку, тот откинул ее в сторону. В нос сразу же ударил сладковатый запах гниения. – Что с ним? – морщась, трудовик уже бесцеремонно принялся осматривать умирающего, почти сразу наткнувшись на огромное влажное пятно с правого бока.
– Так крышу ладить полез и не удержался, соколик! – давя рыдания, проскулила пожилая женщина. – Бок, милый мой, распорол! А оно и сестрицы-то – тут как тут!
– А почему не обратились?! – вспылил в ответ Николай Сергеевич. – Вон, зря, что ли, при храме для таких, как он, лазарет организовали, а? Поглядели бы, рану промыли да уход назначили!
– Так Фрол запретил! – затряслась в плаче та, что помоложе. – Сказал: «Воля на все Божья. Человек предполагает, а Бог – располагает».
– Кто?!
– Отец Фрол.
Ох как дыхание перехватило у Булыцкого! Он-то делом наивным думал, что организованный при храме аналог приемного покоя
[75]
настолько хорош, что и народу хворого поуменьшилось. С недугами так здорово, думал, ладить научились, что уже и забот у лекарей убавилось. А тут – вот оно что! Оказывается, то Фрол своевольничать начал, именем Киприана прикрываясь! Или то сам владыка опять за старое взялся?! Хотя навряд ли. После ночи той памятной переменился тот. И не из страха за гнев княжий, а похоже, действительно к пришельцу отношение свое попеременил, уверовав, что не от дьявола тот, но от Бога.
– Нож дай, – раздраженно бросил он притихшему Миловану. Бородач безропотно протянул ему клинок. Поморщившись, пришелец и так и сяк начал вертеться над умирающим, пытаясь половчее подойти, чтобы срезать кусок загрубевшей от выделений материи.
– Уйди, Никола, – забыв уже и про цель визита, и про онемевших от такой бесцеремонности хозяйку дома и ее помощниц, Милован взял в руки нож и несколькими ловкими движениями вспорол материю.
– Фу, ты! – поморщившись от вида вздувшейся, посередине почерневшей, но окантованной ярко-красными рубцами язвы, пенсионер отпрянул назад. – Хоть промывали?! – глядя на ранение, продолжал он.
– За отцом сразу же отправили, так он молиться и велел за спасение души раба божьего Онисима, – практически хором отвечали бабы.
– Рану промывали?! – повторил свой вопрос гость.
– Отец Фрол не велел, – испуганно замотала головой старуха.
– Не велел?! Что говорил: «нельзя»?
– Ничего не говорил, – испуганно залепетала в ответ самая молодая. – Молитесь, говорил, за спасение души…
– Не вопрошали, стало быть, так?
– Так в руках все божьих-то, – запричитали женщины.
– Тьфу ты, пропасть! – в сердцах выругался пришелец. Умирающий вдруг издал протяжный стон и, выгнувшись на жестком своем ложе, дернулся, в одну секунду успокаиваясь.
– Отдал Богу душу, – смиренно перекрестился стоявший в углу Тит.
– Дьякона кличьте, – раздраженно крестясь, проворчал пришелец из грядущего. – Пошли отсюда, – развернувшись, он наткнулся на забившихся в угол мальцов. Сидя на лавке, те, спрятавши носы под рогожкой, испуганно наблюдали за происходившим. Причем самому взрослому на вид больше двенадцати лет ну никак нельзя было дать. – Ты, что ли, старшим теперь будешь? – поглядев на него, поинтересовался пенсионер.
– Ну, я, – пискнул в ответ тот.
– Сошлись, что ли, поздно? – обратился к старухе Николай Сергеевич.
– Тохтамыш старшеньких-то повысек, – зашлась слезами та. – Вон вдовушки теперь все трое!
– Делать что умеете? – переведя взгляд на детей, поинтересовался трудовик.
– Тятька с братьями пряжей да сукном торговали, – насупившись, отвечал тот.
– А брали где?
– А что делали, то и продавали.
– А сами как? – мужчина заинтересованно посмотрел на отвечавшего. – Сдюжите? Есть на чем полотна ткать-то?
– А чего спрашиваешь? – в меру дерзко отвечал старший.
– А может, по миру не хочу, чтобы пошли, – усмехнулся в ответ мужчина. – Вот и калым предлагаю на харч в обмен. Или нелепо тебе такое? Как нет, так я и дальше пойду. Я-то в знак уважения к покойному в дом ваш и пришел.
– Чего выткать-то? – уходя от прямого ответа, деловито поинтересовался пацан.
– А сукна доброго.
– Сукна? – задумчиво переспросил паренек. – Сдюжу, – решительно подняв глаза, отвечал тот.
– Вот и лад, – усмехнулся в ответ пенсионер. – Третьего дня пряжи принесут от меня, – деловито распорядился он. Потом, поймав недоуменный взгляд мальца, добавил: – Счету небось не обучены?
– Нам счет тот и не надобен. Не ткачей то дело, – важно отвечал паренек. – Тятька говорил… Он только и умел считать, – чуть подумав, закончил пацан.
