На парковке у Музея Литературы я была за пять минут до назначенного Арриньо времени. И сразу же увидела его – выходящего из машины. Он приветливо поздоровался, я бы даже сказала, контрастно приветливо на фоне того, как меня приняли в кошачьем клубе.
– Вы чем-то огорчены, – весьма проницательно заметил он.
– Прошу прощения. Это личное.
– О-о. Надеюсь, вас огорчил не наш общий знакомый?
Я вынужденно рассмеялась:
– Нет.
– Могу ли я помочь вам?
– Думаю, что нет.
– И все-таки?
Я посмотрела ему в глаза.
– Я бы хотел помочь вам, – произнес он с нажимом.
Я пожала плечами, потом показала фото котенка:
– Вот причина.
– Гм. Симпатичный. И чем же столь крохотное животное могло огорчить вас?
Я рассказала всю историю – с того момента, как нашла котенка, и до визита в клуб.
– Люди, – вздохнул Арриньо. – Некоторые слабые души становятся поразительно заносчивыми, если видят, что в них заинтересованы. Отвратительное качество, как по мне. Вы правильно ответили им. А сейчас еще я добавлю. Ну-ка, дайте мне контакт этого клуба.
Прямо при мне он позвонил секретарю, представился, сказал, что подумывал приобрести котенка у одной известной заводчицы мейн-кунов, но теперь отказался от этой идеи. Ему рассказали, какова эта заводчица в общении, и он не верит, что у столь мелочного, завистливого, жадного и безжалостного человека могут быть хорошие кошки. Ей бы радоваться, что после ужасной трагедии один котик выжил, ей бы облизывать спасительницу котенка, объяснять, как растить и воспитывать драгоценное животное, помогать советом и делиться опытом, а она как поступает? Определенно, с нею невозможно иметь дело. И он, пожалуй, купит не котенка, а щеночка, поскольку фелинологический клуб проводит нездоровую политику, поддерживая скандальных заводчиц, а не приличных покупателей.
– Вот и все, – сказал он мне со слабой улыбкой, – считайте, вашей проблемы больше нет.
– Благодарю вас.
– О, не стоит. Покажете мне потом вашего красавца. Я и в самом деле подумываю кого-нибудь завести, внучка просит. У одного знакомого есть попугай жако, девочке нравится птица, но птице не нравятся дети. Я склонялся скорей к небольшой собачке, благо у другого моего знакомого целый выводок пшеничных терьеров, и наблюдать за играми собак – одно удовольствие. Но, возможно, крупная кошка будет даже лучше. Надеюсь, в этом клубе не единственная заводчица, поскольку меня совершенно не тянет общаться с особой, которая отнеслась к вам так плохо.
Тем временем мы вошли в здание музея. Арриньо внезапно спросил:
– Скажите, сеньорита Кастро, нравятся ли вам стихи Роберта Бернса?
Я не вздрогнула. Первая из кодовых фраз для распознавания своих в агентурной сети. А с другой стороны, Бернс в Эльдорадо считался борцом за независимость Шотландии от Британского Содружества, и на этом основании в школьную программу были включены три его произведения. На мой взгляд, ни за что Бернс не боролся, он просто до одури любил свою страну. Не одно и то же. Но Бернс давно умер, ему уже наплевать, что там о нем думают эльдорадцы и как они толкуют его лирику. Хочется им видеть подоплеку в умении просто радоваться жизни – да пускай.
Несколько смущало, что в деревенской и даже пригородной школе литературу по расширенной программе не давали. Но тут многое зависело от личности учителя. Мог воткнуть факультативно, по своему желанию. Как и тех, кого полагалось упомянуть в ответе на первую фразу кода.
– Кажется, его поэзия есть в школьной программе, – уточнил Арриньо, видя мою заминку. – По крайней мере, в мое время была.
– В моей школе не было. Но мне повезло, я попала к учителю, искренне увлеченному предметом, и за пределами уроков он довольно много рассказывал нам о мировой литературе. Пожалуй, Бернс мне нравится, но не так сильно, как Пушкин. Вообще, из иностранцев мне больше всех по душе Пушкин как поэт, Сигрид Унсет как прозаик и Шекспир как драматург.
– Неплохой вкус, – кивнул Арриньо, слегка успокоившись.
И нараспев произнес две строки из Гегеля. Я ответила цитатой из «Троецарствия». С полминуты мы перекидывались фразами кода, причем я могла бы покляться, что моему собеседнику доставляет истинное удовольствие цитировать великих авторов прошлого.
– Признайтесь, сеньорита Кастро, – смешливо прищурился Арриньо после того, как наш «обмен любезностями» завершился, – вы в самом деле читали хоть кого-то из них?
– Вы не поверите – почти всех. Честно говоря, я не читала «Троецарствие», но смотрела фильм, и Гегеля прошла в виде выжимки.
– Что, неужели же и Сигрид Унсет читали?! Поразительно. На мой взгляд, у нее нет чувства меры. Ее эпичность в какой-то момент переросла в занудность.
– Я читала ее еще в школе, и она произвела на меня очень сильное впечатление.
– Ну, если только так. Ребенка и подростка этот сумрачный мистицизм действительно мог впечатлить. И, пожалуй, соглашусь, что на фоне некоторых немецких авторов она не очень занудна. Но, конечно, меня всегда смешило, когда авторы старой тесной Европы пытались исследовать бытовые чувства своих героев, отыскать в них нечто великое, или ужасное, или даже волшебное. Не зря же во все эпохи за великим и волшебным люди ехали в Латинскую Америку. Нет в Европе волшебства.
– Смотря что вы вкладываете в понятие «Европа».
– О, конечно, если вспомнить, что географически в Европу входят еще Турция, страны Кавказа, наконец, Россия, тогда да. Наши классики относились к России и к ее народу с большим уважением. Но я обратил внимание, что русские как раз не увлекались мистическими самокопаниями. Да и внутренний мир героев они давали преимущественно широкими мазками, предоставляя читателю самому додумывать детали. Исключение в этом правиле, как ни странно, не Достоевский или Толстой, а Чехов. Но Чехов, к счастью, не увлекался эпическими полотнами.
Пройдя через музей, мы вышли в кафе, почти пустое в этот час. Только за одним из столиков в углу сидел человек. И я не удивилась, узнав в нем Хосе.
– У меня один важный вопрос, – сказал Арриньо, когда мы присоединились к Хосе, – касающийся сеньориты Кастро. Правильно ли я понимаю, что…
– Нет, – сказал Хосе. – Долорес здесь временно. Но мы сами не знаем, насколько это затянется. Она вообще пока не у дел.
– О-о, – Арриньо покачал головой. – Не буду скрывать, мне приятно познакомиться с сеньоритой Кастро. И, честно говоря, я подумал, что человек с такой подготовкой здесь не случайно. Конечно, – спохватился он, – в первую секунду я принял ее за маленькую хитрую бестию, решившую во что бы то ни стало окрутить нашего балбеса Энрике. Энрике уже не юнец, жениться ему нужно, однако я полагал, что нам подойдет девушка несколько иного склада. Хваткая девица из народа, которая не тушуется в высшем обществе, – это, знаете ли, бомба. Она может стать как союзником, так и врагом. Но хуже всего, что она в любом случае будет себе на уме. И на первое место поставит интересы даже не своей семьи, а свои личные. Но тут сеньорита Кастро передала от тебя привет, и все встало на свои места. Должен признаться: поначалу мне в голову не пришло, что сеньорита Кастро – не местная. Я даже мысленно перебрал некоторые провинциальные благородные семейства, полагая, что у кого-то из них дочь ушла якобы в монастырь, а в действительности храбро присоединилась к нашему общему делу. И лишь сегодня утром мне подумалось, что… Поразительно, сеньорита Кастро. Просто поразительно. Я по достоинству оценил иронию судьбы, которая допустила встречу сеньориты Кастро и Энрике.
