Асаг замолчал. Было тут нечто, неподвластное его пониманию. Нечто, скрытое от него. И эбих, попытавшись когда-то добраться до сути, отступил. Не из-за упрямства архивных шарт. Нет. Его в тот раз тоже посетила особая тревога… Не стоит смертным, хотя бы и тем, у кого тень длинна, выходить за круг дозволенного. Что там произошло шестьдесят четыре солнечных круга назад? Творец знает… Асаг почувствовал тогда, в архиве Дворца, да и сейчас чувствует: его нетерпеливые глаза ждало нечто ослепительное… то ли ослепляющее…
— Отец мой эбих, я знаю: царь возложил руки свои на плечи Полдня и заставил склонить голову народ суммэрк. Так учат…
— Да, так учат… Маддан-Салэн не разрешил черным брать пленных. Они выполнили приказ. А потом два дня весь город считал трупы. Падаль перегораживала улицы. Всего, сотник, одиннадцать тысяч людей суммэрк и людей Полдня. Все, кто не успел удрать, побросав оружие и себя не помня от ужаса… С тех пор черных и зовут «пехота ночи». Той ночи, сотник,
— Одиннадцать тысяч! Целая страна с городами и селениями…
— Зато Царство уцелело. Пало бы оно — и сколько народу перерезали бы тогда? Маддан-Салэн любил землю Алларуад… Откуда-то он раздобыл немного удачи и поторопился использовать ее, вот что я думаю. А откуда… не спрашивай, не знаю. Третий не спал…
— Царство, устояло, сотник. Оно, ослиная жопа, опять устояло. Времена такие были: все падало, все рушилось, все чувствовали себя стариками. Лаг Маддан говорит: моя, я как будто родился старым. Странное, очень странное время было. Как будто смерть подошла к царству, как земледелец к ячменю, навострив серп… Все, сотник, ждали, все почти что знали: скоро погибнет великий город Баб-Аллон и вся страна вместе с нам. Но время обмануло всех, не переломилось…
Они подошли к Сигнальной башне. Внизу — ворота в Приречный форт. Тускло поблескивала черная вода. Часовой должен бы их окликнуть. Пора. Не заметит через пятнадцать шагов — и останется без жалованья за полмесяца, через тридцать — его хорошенько отдерут кожаными ремнями по спине, через полсотни — ему грозит подвал и скудная пища… на месяц примерно, если раньше за ним не было особых нарушений. Эбих сбавил шаг.
— Так вот, сотник. Держава царей баб-аллонских не умерла. Но старой была, а сделалась… какой-то… больной, что ли… как паршивая собака. Или дряхлой. Будто какая-то дрянь точит ее изнутри. Раньше иначе жили. Я читал, как они жили раньше. При Халласэне Грозе — как львы, могучие и бесстрашные. При Дорте V Холодном Ветре — строгие и стойкие, вроде каменных скал. При царице Гарад — словно небесные приближенные Творца, печальные, мудрые, искусные во всем. А теперь? Бьемся как будто в пол-удара, смеемся в полсмеха, веруем в полверы. Это, ослиная жопа, какая-то болезнь… Что?
Дорт успел издать короткий стон и мешком повалился прямо на спину Асагу. Эбих повернулся было, но не смог завершить движение. Чьи-то чудовищные когти прошлись ему прямо по сердцу. Асаг остановился и послал в небо звериный вой. Как будто волк-одиночка, голодный, злой подранок, отставший от своих, где-нибудь на пустошах за Полночным валом, недалеко от малой сторожевой крепостицы, на берегу почти пересохшей речки с мутной солоноватой водой, которую пить не надо бы, умирая, отыскал в разрыве туч свое блистательное божество, услышал его зов и ответил, как умеет… Еще раз, еще и еще. Асаг не волен был шевельнуться. Он боролся, но на его сердце нечеловеческая тоска нежно вырезала магические знаки.
— Гу-у… Гу-у-у… — донесся снизу надрывный крик, Асаг споткнулся обо что-то, упал, колено пронзила боль. Эта боль да еще непрекращающийся крик помогли ему прийти в себя.
— Гу-у-у… — Эбих прислушался.
— Гу-утии!
Под ногами у него — тело часового, то ли спящего, то ли мертвого. Тот, кто останется жив сегодня, завтра разберется. За спиной — тело сотника Стрела? Дротик? Вроде бы нет. Асаг пнул обоих поочередно и побежал к башне. Живы — очнутся. Откуда взять время, ослиная задница, чтобы разбираться с ними?
— Гу-утии! Голос какой-то знакомый, тьма его забери. Ш-ш-ш-ш-ш… — шелест летящих стрел.
Эбих на одни миг выглянул из-за кирпичных ступенек зубца. У самых порот на земле барахталось черное тело, невнятное пятно, не разберешь, что там с ним. Как будто обезумевший медведь вышел к стене форта и катается в грязи.
Крик оборвался.
Мэ царского эбиха стремительна и переменчива. Миновало пять ударов сердца. Асаг потревожил сигнальное било. Четыре раза… остановка… еще четыре раза… общая тревога. Над крепостью поплыл гулкий стон меди. Копейщик, стоявший на посту рядом с билом, зашевелился. Значит, не мертвый, просто сомлел. Есть у Гутиев искусные машмаашу… добраться бы до них да выпустить потроха.
Асаг в ярости закричал:
— А говенной дырки не хотите попробовать? Не прошла ваша уловка!
Тюк-тюк-тюк — заколотили стрелы в кирпич, осыпав эбиха крошкой.
У канала роились человеческие фигуры, как будто насекомые выползали на берег.
— Джелэ-эль! Наги-и! Шарлага-ар! Наги-и! Гап! Гортанные крики чужих командиров резали предутреннюю темень.
Вдруг на берегу канала, на лодках и у самых ворот разом вспыхнули сотни факелов. Если бы вождь гутиев приказал зажечь их, потом его тысячники передали приказ сотникам, а сотники — солдатам, огоньки зажглись бы в разное время, Но нет, в один миг между водой и камнем вырос прямой пламенный клинок…
Асаг не принадлежал к тем людям, которых легко испугать. Прежде многих иных наук мальчиков-реддэм учат не бояться крови и презирать смерть. Служба копья не терпит боязливых. Баб-аллонскому эбиху непозволительны покой, лень и трусость. Во всяком случае, при царе Донате такие не выживали. Асаг время от времени даже бранил себя за то, что пугался позже того момента, когда для дела полезно как следует испугаться. Это чувство в нем притупилось. Но сейчас он пережил смертный ужас длительностью в десять ударов сердца.
Море огня колыхалось и рябило. Но гутии стояли не двигаясь. Даже не пускали стрелы. Они разглядывали крепость, которую им надлежало разрушить, искали глазами на ее стенах защитников, которых следовало уничтожить. Взгляды тысяч людей остановились на эбихе…
Вдалеке, у самых тростников, над толпой факельщиков возвышались две чудовищные фигуры. Ученые люди Царства иногда затевали спор: люди ли гутии? Или, может быть, не совсем… Имелись кое-какие отличия у Старшего народа. Например, все те, кто принадлежал к роду горских царей, вырастали вдвое выше прочих. И там, между приставшими к берегу лодками, стояли, наверное, старое чудище царь Гургал и молодой звереныш, его сын Сарлагаб. Асаг так и подумал: «Звереныш…» Обыкновенные люди остереглись бы зажигать огонь — к чему становиться мишенями? Но этим было все равно. Гибель одного, сотни или тысячи не значит ровным счетом ничего. Сколько знал эбих самого страшного противника Царства — всегда было так. Если командирам Гутиев удобнее отдавать команды при хорошем освещении, они получат достаточно света. Над вражеским войском медленно таяло полотно магии. Асаг не видел его, не умел видеть, но почуял, как собака чует недобрый запах. На него повеяло странным холодком, зябким, пронизывающим. Как от моря… а не от моря людей.
