Кстати, от Атаго до Уэно не меньше часа пешего хода. И хотя место это действительно подходящее для самоубийства (в 1868 году там вскрыли себе животы десятки мятежных самураев), дойти до него по дотла сожженному разбомбленному городу, по пустырям, усеянным битой черепицей, разрушенным дорогам и провалившимся мостам было непросто. Ноги унесли героя Кима в сторону от Уэно и привели его в Вакамия-тё — к дому Осьминога, но теперь мы понимаем, что это самого автора ведут воспоминания и приводят к дому его детства и юности, дому, которого тоже нет, — мятежные офицеры по ошибке забросали его гранатами. Старого, знакомого и родного Токио больше нет.
Но проходит два года, и все чудесным образом меняется. Скрывавшийся в горах от американской военной полиции герой повести возвращается в город: «Общежитие в Усигомэ стало неузнаваемым. У входа висела большая вывеска — на ней было написано по-английски “Манила-клуб” и нарисован щит с косой полосой и лошадиной головой в углу. А рядом с этой вывеской висела совсем маленькая — “Представительство компании по производству дрожжевых удобрений”.
Токио выглядел именно так, как должна была выглядеть покоренная и обесчещенная столица. Всюду зияли выжженные пустыри, но на Гиндзе в Асакуса, Синдзюку и Уэно жизнь кипела вовсю. Ярко раскрашенные бараки-кинотеатрики, кафе, дансинги, бары — были переполнены. Одних кафе в Токио функционировало свыше двадцати тысяч. Большинство вывесок было выдержано в духе новой эры: “Кэпитал”, “Сентрал”, “Парадайз”, “Сван”, “Майами”, “Нью”, “Флорида” и так далее. Перед этими пестрыми бараками толпились размалеванные девицы — панпаны. Эту кличку им дали их главные клиенты — американские солдаты. Панпаны были одеты по последней европейской моде и носили высоко взбитую прическу, прозванную “атомной бомбой”. Впрочем, воспоминание об этой бомбе сохранилось не только в виде прически. Я встретил в метро женщину со следами ожогов и разноцветными полосами на лице. Мне сказали, что она из Хиросимы — ее так изукрасили лучи бомбы. Токио с его выжженными пустырями и кварталами пестрых бараков был похож на эту женщину из Хиросимы».
А вот еще один эпизод, свидетельствующий о глубоком знании обстановки в Токио в то время: «Сидя в деревенском бесте, я целыми днями спал от скуки. После переезда в Токио я решил избавиться от этой привычки и начал принимать хиропон — патентованное бодрящее средство, вошедшее в моду после войны… Он стоил дешевле американских сигарет, продававшихся в “Тоёко” — магазине бывшего премьер-министра принца Хигасикуни».
Герой Кима садится в троллейбус на станции Ёцуя (это недалеко от Усигомэ), бесцельно бродит по Западной Гиндзе, попадает в переделку с американской военной полицией на рынке в Киссёдзи, «где собираются спекулянты со всех концов столицы», наконец, под конвоем «мы спускаемся вниз к Тамеикэ и направляемся в сторону Хибия. Вскоре передо мной появилось семиэтажное здание Общества взаимного страхования жизни — штаб американского главнокомандующего».
Это здание существует и сегодня, хотя и в несколько перестроенном виде. Расположено оно к северо-востоку от хорошо знакомого нам парка Хибия и выходит фасадом с массивными колоннами на угол императорского дворца. Хорошим ориентиром служит теперь роскошный отель «Пенинсула», построенный справа от бывшего штаба (если стоять спиной к дворцу) и через один дом от него. Несмотря на то что здание надстроено и выровнено по общей многоэтажной линейке квартала Маруноути, спереди до сих пор выступает тот самый, вполне узнаваемый семиэтажный фасад, а внутри по-прежнему можно встретить командующего американскими оккупационными силами в Японии генерала Макартура, уже в виде бронзового бюста в небольшом музейчйке, открытом не каждый день.
Когда-то «Макаса», как произносят его имя японцы, привлекал значительно больше внимания, чем теперь. Жил он на территории американского посольства, в забор которого несколькими годами ранее въехал на своем «Цундапе» Рихард Зорге, а свой ежедневный выезд на службу в здание страховой компании «Дай-ити сэймэй», прозванное теперь просто «Дай-ити», то есть «№ 1», обставлял с диктаторской пышностью. К десяти утра — обычному времени выезда Макаса — перед главными воротами американского посольства собирались любопытные токийцы, провинциалы, приехавшие в столицу, журналисты. Ворота отворялись точно в половине одиннадцатого и выпускали в сопровождении охраны на мотоциклах огромный черный «кадиллак», купленный Макартуром на Филиппинах у местного сахарного магната. Вместо номеров к радиатору и багажнику были прикреплены голубые пластины с пятью звездами на каждой, обозначающие, по американской военной традиции, статус владельца автомобиля — полного генерала. Строго говоря, номера тоже были, вернее, номер: «1». Ровно через пять с половиной минут машина с этим номером останавливалась у здания с таким же номером, и человек № 1 в послевоенной Японии поднимался в свой кабинет.
Жизнь в Токио постепенно менялась, и снова герой Романа Кима описывает эти изменения так, как если бы они действительно происходили у него на глазах. «В доме напротив станции Йоцуя, на котором висела вывеска “Гостиница Фукудая”, помещался штаб группы морских офицеров, а в гостинице “Вакамцусо” в районе Усигомэ помещался штаб группы военных врачей-бактериологов. Клуб “Романс” на Западной Гиндзе — в здании, примыкающем к телеграфному агентству Денцу, был штабом офицеров, окончивших разведывательную школу Накано.
Кафе “Акахоси” в районе Сибуя служило явочным пунктом для офицеров штаба армии в Корее, а контора Ии — для офицеров-генштабистов, работавших по русской линии. Эти штабы и явочные пункты офицерских групп были рассеяны по всему Токио под вывесками кафе, ресторанов, гостиниц и прочих предприятий.
…Все нити от этих компаний, контор, артелей, содружеств, клубов и кафе сходились в одном месте — в главной конторе в квартале Хибия, которая официально именовалась General Headquarters — главная штаб-квартира, сокращенно GHQ».
Роман Ким скрупулезно перечисляет детали и названия, места явок и тайников, понятные только посвященным: лютеранский институт в Нагано, квартал Сагиномия, Дом собраний в Хибия, некий особняк с воротами старинного типа в квартале Таканава (там и сейчас есть пара таких — какой из них?), кафе «Субару» в Юракутё, редакция газеты «Иомири» на Западной Гиндзе (на месте!), кабаре «Шанхай», там же и станция Синагава. В то, что эти адреса автор называет не просто так, заставляет поверить четкая логистика перемещений и вот еще какой нюанс. В повести много героев, в основном это офицеры разведки, генералы японской армии, несколько американцев. О том, что Ким был лично знаком с некоторыми из них, известно из его биографии. Например, «представителя министерства иностранных дел — Огата, бьшшего советника нашего посольства в Маньчжоу-Го, а до этого секретаря посольства в Москве», военных атташе Кавабэ, Касахара, Ямаока Ким знал как «резидентов японского генерального штаба», он лично работал против генерала Миядзаки — руководителя разведывательного бюро в Сяхаляне-на-Амуре и против адмирала Маэда — бывшего военно-морского атташе в Москве.
Некоторые герои «Тетради…», как, например, «Малайский тигр» Цудзи Масанобу, встречаются и в других произведениях Кима. Интересно, что при этом писатель зачем-то смешивает двух реально существовавших людей. «Малайский тигр» — это генерал Ямасита Томоюки, командовавший войсками, захватившими Малаккский полуостров и Сингапур. Он был повешен по приговору американского трибунала 23 февраля 1946 года. А вот полковник Цудзи Масанобу, служивший в армии «малайского тигра» и прославившийся своими зверствами как по отношению к собственным солдатам, так и по отношению к пленным и мирному населению, бесследно исчез. После войны, справедливо опасаясь обвинения в военных преступлениях, он некоторое время скрывался в Таиланде, но потом с удивлением понял, что никто его преследовать не собирается, и вернулся в Японию, где написал мемуары и стал… депутатом парламента. В 1961 году Цудзи отправился на партизанскую войну в Лаос, где наконец и сгинул. Официально он был объявлен умершим в 1968 году, и на его родине маньяку-садисту ныне поставлен памятник. В целом же вся его история сильно напоминает сюжет «Тетради, найденной в Сунчоне». Но как и откуда мог об этом знать репрессированный писатель из Советского Союза в 1951 году? Загадка.
