Поскольку величественное здание парламента находилось как раз напротив нашего посольства, и штаб-квартира Генерального штаба также была недалеко, здание германского посольства оказалось в районе величайшей стратегической важности…
После довольно тревожной ночи мы были готовы к худшему, и с 8 утра ждали первого взрыва. Но в 8.30 было по-прежнему тихо, и в 9 часов мы осторожно поднялись наверх, на крышу, чтобы оценить обстановку. С этой удобной точки мы смогли заметить небольшие фигурки, слезавшие по одному с куполов парламентского здания. Очевидно, мятежники капитулировали».
Где же это место, с которого так хорошо было видно купол здания японского парламента, построенного, кстати говоря, по образу и подобию берлинского Рейхстага? Оно находилось недалеко от уже хорошо знакомого нам отеля «Санно», откуда начал свою жизнь в Японии Рихард Зорге и где мятежники устроили свой штаб, а сегодня зажато узкими и широкими дорогами, высокими охраняемыми заборами, стекающими с высот храма Хиэ-дзиндзя к императорскому дворцу. Весь этот район поглощен теперь почти бесконечным комплексом зданий современного японского парламента, хотя историческое здание японского «рейхстага» по-прежнему возглавляет этот довольно безликий архитектурный ансамбль. Увы, здание посольства, возможно, проекта Джошуа Кондера — «главного архитектора» мэйдзийского Токио — старый, красного кирпича с белой отделкой особняк, напоминающий здание Токийского вокзала или музей Мицубиси в Маруноути, уже давно снесен. На месте, где раньше располагался оплот нацизма и место службы «Рамзая», выстроен комплекс зданий парламентской библиотеки, и, глядя на него, представить картинку семидесятилетней давности довольно сложно. А жаль — место это знаковое, доктор Зорге проводил здесь много времени, и проводил так, что японские дипломаты только диву давались. Ганс Мейснер воспоминал: «Как секретарь посольства, я выполнял обязанности начальника протокольной службы, должен был следить за соблюдением этикета на приемах и ведал их организацией. С этим у меня никогда не было хлопот. А вскоре после того как Отт стал послом, в Японию приехала одна из русских княгинь, близкая родственница русского императора Николая Романова. Теперь она жила в Германии и стала немецкой подданной, а поэтому наше посольство должно было позаботиться о ней. Во время визита княгини в Токио с ней произошел удивительный случай в нашем посольстве. Княгиня была приглашена на официальный прием. Был приглашен и Зорге. После обеда гости вышли из-за стола и группами разошлись по фойе.
Я заметил, что Зорге о чем-то строго говорит княгине. Мне показалось, что разговор не очень нравится гостье, и я решил помешать ему. Однако меня срочно вызвали к телефону, и мне не удалось сделать того, что я хотел.
Возвращаясь в фойе, я чуть было не столкнулся с княгиней в прихожей. Она быстрыми шагами направлялась к лестнице в свою комнату. По лицу ее текли слезы. Я, наверное, вскрикнул от удивления; помню, она приложила руку ко лбу и жестом показала мне, что не хочет ни о чем разговаривать. Я еще смотрел ей вслед, когда она вдруг остановилась, потом подошла ко мне и раздраженно сказала: “Это ужасно. Как он смеет так говорить!” Больше она не произнесла ни слова и только попросила меня никому не рассказывать о том, что я видел и что она тогда сказала. Сославшись на головную боль, она ушла к себе в комнату, а я вернулся в фойе и передал послу, что княгиня, почувствовав себя немного нездоровой, ушла к себе.
Мой взгляд остановился на Зорге. Он нервно ходил взад-вперед по залу, лицо его было злым. Тогда я подумал, что он сделал княгине какое-то оскорбительное замечание, которое привело к взаимной вспышке гнева. Теперь я понимаю, почему тогда так нервничал Зорге. Всем было хорошо известно, что княгиня ненавидит коммунистов. Зорге, тоже зная об этом, по-видимому, умышленно напомнил ей о судьбе ее семьи и, может быть, даже попытался оправдать действия большевиков. По-моему, именно это и вызвало столь болезненную реакцию у княгини. А поведение Зорге в тот момент, когда я, проводив княгиню, вернулся в фойе, видимо, можно объяснить как сожаление о том, что он зашел так далеко в своем разговоре с княгиней.
… Теперь я сознаю, что если бы тогда официально доложил кому следует о поведении Зорге, то княгиня наверняка подтвердила бы все мной сказанное. Но Зорге везло даже тогда, когда другой на его месте обязательно бы оказался в беде из-за допущенной ошибки».
Мысль о том, что Рамзаю везло как раз потому, что никто не ждал от иностранного шпиона такого поведения, известна. Но повторю еще раз: дошедшие до нас описания поведения Зорге в быту — и дома, и даже, как видим, на дипломатических приемах, неизбежно приводят исследователей к выводу, что такое везение было четко рассчитанным психологическим приемом. Акцентируя на людях те свойства своей натуры, стороны характера, которые были ему присущи в значительно меньшей мере, чем казалось окружающим в Токио, Зорге добился того, что ему стали многое прощать, а на его выходки смотрели сквозь пальцы и немецкие дипломаты, и японские полицейские. То, что в действительности разведчик не был «ухарем-донгуаном», понятно из его послужного списка и особенностей карьеры. Каждый день его службы в Коминтерне и в советской военной разведке, работы в науке и в журналистике подтверждал то, что доктор Зорге прежде всего был серьезным специалистом, пропагандистом, вербовщиком, аналитиком. Более того, в китайский период его работы в разведке советский резидент допускал промахи в конспирации, на что ему было указано и из-за чего отчасти он был отозван в 1932 году в Москву. Урок не прошел даром: виновник внимательнейшим образом разобрался как в себе, так и в особенностях работы на Дальнем Востоке. В Японию он прибыл не только подготовленным как журналист-международник, но и как разведчик со своей уникальной, а потому — и практика это подтвердила — нераскрываемой моделью поведения. Причем никто особо не удивлялся, когда Зорге мгновенно снимал со своего украшенного многочисленными шрамами лица маску невыдержанного пьянчуги и становился вдумчивым исследователем, заставившим квартиру тысячью томов высоконаучных книг, или внимательным, тонким репортером. Так происходило, например, в следующем главном месте его работы — в штаб-квартирах информационных агентств Домэй, Дэнцу, ДНБ и многих других средств массовой информации, работавших в те годы в Японии.
Свидетельствует американский журналист О. Томпсон: «с 1936-го по лето 1941 года я находился в Токио в качестве корреспондента Юнайтед пресс. Мой корпункт находился на седьмом этаже здания агентства Дэнцу. В том же коридоре располагались рабочие помещения Немецкого телеграфного агентства (ДНБ), агентств Гавас и Ассошиэйтед Пресс. Зорге часто заходил к своим коллегам из ДНБ. Я встречал его и на японских пресс-конференциях… Несмотря на наше поверхностное знакомство, Зорге мне нравился. Он был дружелюбным, отзывчивым парнем….Мне особо запомнился один случай. Японская полиция приставил к Зорге агента для постоянной слежки, как это она проделывала со многими из нас. Однажды этот агент пришел в корпункт, чтобы поболтать с моим помощником-японцем. Последний сказал мне, что прибывает в радостном настроении, так как Зорге попал в мотоциклетную катастрофу и в настоящее время находится в больнице Сен-Люк, отчего у полицейского высвободилось время для личных дел (то есть Зорге встречался с Одзаки, а потом передавал «отчеты» Клаузе-ну под присмотром тайной полиции? — А.К.). Я отправился в больницу, где узнал, что Зорге получил незначительные травмы и уже выписан. Когда я сказал об этом полицейскому, он пулей вылетел из комнаты, спеша вновь занять свой наблюдательный пост. Мне кажется, что за Зорге следили гораздо интенсивнее, чем за большинством из нас».
