— Думаешь, что ты хозяин жизни, и вдруг понимаешь, что она тащит тебя как придется, — продолжал он. — Не заметил, как из актера стал статистом. Незаметно, мало-помалу произошла подмена. Там уступил, там поддался, и вот уже ты совсем не такой, каким был. И тебе уже легче идти вперед, не оглядываясь, не смотреть назад, отмечая свои предательства. Авария меня остановила. Я очнулся среди разора, которому стал причиной, но я его увидел. Понимаешь, какой случился парадокс: меня лишили памяти, которую я замусорил, но зато я ясно стал видеть свою вину и готов нести за нее ответственность. Я увидел, до чего докатился. Увидел факт, хотя не знаю, когда и почему так произошло. Но я убежден, что с самого начала не был таким подлецом, каким ты меня вчера описала. Я был нормальным, хорошим парнем. Любил маму, любил тебя. У меня был свой идеал, свои мечты, мне хотелось, чтобы мы вместе прожили счастливую, необыкновенную историю, и у меня были на это силы. Теперь, похоже, огонь погас. Но я знаю, что способен вновь его раздуть. Конечно, мне никуда не деть своих ошибок, но их можно исправить, можно постараться их учесть. Только если я буду один, у меня ничего не получится. Мне нужна твоя помощь. Вот что я хотел сказать тебе: память я потерял, но не могу жить без твоего прощения.
Габриэль замолчал, удивленный, что говорил с такой страстью, словно и впрямь его жизнь зависела от прощения Элоди.
Девочка с глазами, полными слез, судорожно курила.
— Я боюсь тебе верить, — прошептала она страдальчески. — Поверишь, а ты опять преподнесешь какой-нибудь сюрприз.
— Не всегда же я был таким ничтожеством, каким ты меня воображаешь. У нас были счастливые времена. Во всяком случае, когда ты была маленькой.
— Мама мне говорила. На фотках это тоже видно. Но я ничего не помню. Может быть, потому, что хотела забыть, чтобы не было «раньше», не было «потом», не было моих вопросов и чувства вины.
— Ну вот видишь. Мы оба с тобой страдаем амнезией. Ты забыла все хорошее, а я все плохое. Забаррикадировались, ничего не скажешь.
Девочка горько улыбнулась.
Габриэль поднялся. Уже выходя из комнаты, он вдруг остановился, потом вернулся. Ему пришла в голову забавная мысль, и он направился к комоду.
— Закрой глаза на секундочку, — попросил он.
— Зачем? — удивилась Элоди.
— Увидишь…
Она закрыла глаза. Он порылся среди ее одежек, вытащил ярко-красные колготки, сунул туда руки и спрятался за стул.
— Что ты там делаешь?
— Все в порядке, можешь смотреть.
Элоди открыла глаза.
— Господи! Куда ты делся?
Над спинкой стула появилась «кукла».
— Неужели ты забыла, принцесса Элоди?
Над спинкой появилась вторая.
— Забыла о чем? — переспросила она тоненьким голоском.
— О «петаклях», которые я тебе показывал вечером перед сном.
— Нет, я ничего не помню, — сказала вторая.
— А тогда ты так смеялась…
— Потому что я была маленькая, веселая, а теперь у меня так тяжело на сердце!
— Понимаю. Ты разлюбила папу, который был когда-то красивым, сильным, да?
— Не знаю, если честно.
— А вот ты увидишь, что я люблю тебя по-прежнему. Что я всегда тебя очень любил.
Не слыша ни слова в ответ, Габриэль поднялся на ноги. Элоди плакала.
— Я вспомнила, сейчас вспомнила, — пробормотала она.
Он подошел, хотел обнять ее, утешить, но вовремя удержался. Это же не его дочь. Он и так зашел слишком далеко, присвоив себе чужие чувства.
— А ты… Ты как об этом вспомнил? — спросила она, всхлипывая.
— Я? Мне приснился ночью такой сон. Мне было так горько, что я тебя обидел. И вообще причинил тебе столько боли, что, видно, память захотела меня как-то утешить.
Элоди попыталась улыбнуться.
— Ты поможешь мне, Элоди?
— Обещаю, что попробую.
Габриэлю вдруг стало так отрадно, так радостно, что вновь протянулась ниточка между отцом и дочерью. И опять он себе удивился. Слишком уж близко к сердцу он стал принимать горести и радости человека, который дал приют его душе.
* * *
Габриэль, боязливо оглядываясь, шел по больничному коридору. Любая медсестра могла узнать его и выставить вон. Он больше не имел права здесь появляться. Но ему удалось беспрепятственно добраться до бокса Жозефа. Он постучался и, не дожидаясь ответа, вошел.
Старик узнал его.
— Александр, — прошептал он едва слышно.
— Добрый день, Жозеф.
— Я слышал, что вас выписали.
Габриэль подошел к кровати больного старика.
— Не говорите, что пришли узнать, как я себя чувствую, я вам все равно не поверю.
— И будете правы… Хотя мне приятно повидать вас.
— Тогда скажите, зачем пришли?
— Мне хотелось бы повидать… мою знакомую… Клару. И я хотел бы узнать, когда это будет удобно. Когда она будет одна.
Старичок улыбнулся.
— Сестры уже заканчивают обход. Через пять минут они уйдут к себе, чтобы немного отдохнуть. У вас будет добрых десять минут, чтобы поговорить с вашей приятельницей. А потом они пойдут делать уколы.
— Вы, наверное, спрашиваете себя, кто я такой и что мне надо?
— Нет. Любопытство давно забытая страсть. Когда занят смертью, вопросы лишаются смысла.
Габриэль положил руку на плечо старика, оно было таким хрупким. Смерть сблизила их, соединила невидимой, но невероятно прочной нитью. Они были двумя пассажирами, приготовившимися к полету в неведомые края и встретившимися в пустом зале ожидания.
— Вам страшно? — спросил Габриэль.
— Страшно? Нет. Страшит болезнь, потеря физических или умственных возможностей. А смерти я никогда не боялся. Конечно, я задумывался, что со мной будет, когда сердце у меня остановится. И мне были по душе любые возможности. Например, после смерти ничего нет, душа гаснет, все кончается. Пустота. То есть наступает состояние, какое и вообразить себе невозможно, потому что мы такого не переживали. И честное слово, мысль об абсолютном несуществовании, которое человек даже представить себе не может, кажется мне крайне привлекательной. Или другая возможность: душа продолжает жить, расставшись с телом, и… Начинается новое приключение. Бог? Какой же он, Бог? Потусторонний мир? Но каков он, этот мир? Мир идей? Или мир счастья? Ключ к смыслу жизни в решении этого вопроса: остается жить душа после смерти или нет? Если бы у людей был ясный и точный ответ на этот вопрос, мир очень бы изменился.
Мудрость Жозефа растрогала его гостя.
— Да, душа продолжает жить, расставшись с телом, — уверенно сказал он.
