— Это будет справедливо, — повторил он.
Я слушал его и внимательно, и невнимательно. Теперь мне было понятно, почему Нина не приглашала меня тогда домой. Сначала я думал — презирала как плебея, держала на дистанции. Потом я думал, что она стеснялась внезапной нищеты. Теперь, пожалуй, надо думать, она просто не хотела, чтобы я там увидел Рудика или Вадика. Судя по всему, они живали у нее по временам.
Рудик хочет взять ее в жены? Кажется, так. Очень подмывало выложить ему результаты своего расследования. Коноплев отмахнулся. Кстати, я не понял: ему все равно или он прощает Нине это? Интересно, что скажет Гукасян. Правда, это будет классическая подлость с моей стороны. Кажется, никогда не делал таких откровенных, явных гадостей. Мои гадости всегда совершались при смягчающих обстоятельствах.
Очень подмывало. Что мне этот Рудик? Что мне его доверительность?
Подло, но зато справедливо. Он первый начал с этого. Справедливо. И вот что еще: само это слово намного мне интереснее, чем наверченная вокруг Майки ситуация. Справедливо! Именно с этим я сунулся к священнику. Пусть и неловко.
— Так что скажешь?
— А что я должен сказать?
Он засопел, разлил коньяк по рюмкам. Ему было трудно говорить. Это было так смешно, что я засмеялся.
— Хочу, чтобы ты согласился: будет лучше, если я на себя возьму заботу о девочке и Нине.
Он ждал моего ответа, я жевал виноградный лист с мясом. Очень вкусно. Но ежели вдуматься, то я сейчас продам своего, может быть, ребенка за еду. Правда, я недавно его продал вообще неизвестно за что.
— Скажи, Рудик, а вокруг тебя последнее время ничего странного не происходило?
Он смотрел на меня с болезненным непониманием в глазах. Я объяснил, что имею в виду. Я уже научился коротко и ясно формулировать свой апокалиптический интерес. Он грустно помотал головой, а потом встрепенулся:
— Два мальчика. Два мальчика уехали в Карабах.
— Зачем?
— Сказали, что там скоро снова будут стрелять. Хотят защищать. Ни с того ни с сего уехали. Хорошая московская работа, прописка, девушки — все было, а они — в Карабах.
Я съел еще одну виноградную колбаску.
— Да, так будет справедливо.
Он резко ко мне наклонился.
— Что будет справедливо?
— Больше ничего? Других таких случаев не было, странных?
Он явно был уже неспособен собраться с мыслями и всем своим видом просил его пожалеть — не путай меня, ответь!
— Не знаю я, что будет справедливо, Рудик. Одно могу сказать: я не буду девочку тащить к себе. Но если она сама…
— Нет, нет, — радостно засуетился он, — она тебя не любит, и Вадима не любит! Я сам у нее спрашивал!
Я посмотрел в сторону старушки и девочки. Он засуетился:
— Нет, я не совсем так сказал. Я хотел сказать, что ей здесь, у меня, больше нравится, а у тебя, в смысле с тобой, нравится меньше.
Я встал. Мне было немного обидно, что Майке нравится со мной меньше, чем с Рудиком, но я успокаивал себя тем, что по-другому нельзя.
* * *
Как только я уселся в кресло в своем вроде как закрытом «Зоиле», позвонила секретарша Петровича. Оказывается, он на работе, в столь вечернее время, и «жаждает» меня видеть. Я не понял, чье это выражение, девушки или самого шефа, но появилось нехорошее предчувствие.
И не обмануло.
Он сидел на полу, прислонившись к спинке дивана. Пиджак косо свисал со стоящего рядом стула, как будто терял сознание. Галстук острием лежал у Петровича на плече. В глазах горело горе.
Сколько дней я не был здесь? И он все это время распивает свою некрасивую радость? Или что?
— Сядь.
Я оглядел кабинет и понял — если куда-нибудь сяду, мне будет его не видно, и остался стоять. Ему было все равно. Он отхлебнул из прятавшейся за его дальним боком бутылки.
— Ну, рассказывай уже.
Он кивнул, отхлебнул опять.
— Они сделали это.
Дело было вот в чем: Родя обманул папу, запудрил ему мозги разговорами о том, что врачи не рекомендуют ему жертвовать почку умирающей девушке, потому что он сам рискует умереть. Папа успокоился, думая, что дело тем самым закрыто. А это была маскировка. Сын сбил отца со следа. Слежка была снята, и он нырнул всем своим огромным, но беззащитным перед хладнокровными скальпелями телом в оговоренную больницу.
— И что? — выдавил я.
Оказывается, он и девчонку обманул, Родя этот. Иначе бы она не согласилась на подарок. Великим конспиратором себя проявил, провернул громоздкую, многоходовую операцию и добился, чтобы ему назначили операцию, сволочь! Документы в полнейшем порядке. Родители являются полномочными представителями детей только до совершеннолетия, а дальше эти дети имеют право на любые суверенные глупости.
— Так что там, как все?
Сначала все как бы получилось. Вынули, пересадили. День, два, а потом как началось…
— Я только что оттуда. Всю ночь там. Теперь там Ира.
Я спросил, как она. Супругу Петровича я знал, и очень хорошо к ней относился. За нее было даже обиднее, чем за Петровича.
— «Состояние стабильно тяжелое».
Заглянула секретарша, тихо, но твердо сообщила, что до встречи осталось пятнадцать минут. Петрович кивнул и стал подниматься с пола, опираясь локтями о спинку дивана.
— Бобер, — пояснил он виновато. — Сам позвонил, хочет отвалить кусок. Сколько я его уговаривал, по полу ползал — стена! А тут — сам!
Я пожал плечами: бывает, хотя и странно. Странно, но справедливо. Петрович много сделал для Бобра в свое время. Чувство благодарности в мире чистогана!
— Извини, Жень, я в душ. — Он пошатываясь пошел в комнату отдыха, где была оборудована кабинка.
В предбаннике меня остановила секретарша и все тем же тихим голосом сообщила, что мне звонили. Кто? Порылась в записях — звонил Савелий Фомин.
— Как он сказал, звонит издалека.
Что за псих, ведь у него есть мой мобильный, мой домашний, зачем со своей восторженной сиволапостью врываться на мое рабочее место?
— Что ему было нужно?
— Сказал, что поговорить. Очень важный разговор. Очень! Голос у него был сердитый. Очень!
— Это такой странный человек. Живет в лесу. Старый друг, вместе учились. Но человек… хороший. — Зачем я ей это все говорю? — Я пойду.
Она кивнула.
— Ой, вот еще. Это Александр Петрович велел вам отдать и сказать, что можно опять приделать на место.
Она протянула мне табличку с названием моей фирмы. Да, Петрович — это все-таки Петрович, сам денег он еще не получил, а уже благодетельствует. Жизнь налаживается. Не удивлюсь, если застану под дверьми клиента.
