Альбертычем называли директора той самой летной авиакомпании, в которой когда-то работали Матвей с Антоном, – настоящий мужик и человек потрясающий.
– Спасибо, – только и мог сказать Батардин.
Задавать идиотские вопросы типа «Ты как?», разумеется, Антон не стал, не те мужчины, чтобы фигню спрашивать. Как может чувствовать себя отец, которому несколько часов назад сообщили о смерти любимого сына? Вот и Матвей так.
На железной выдержке и силе воли держался Батардин.
Он и не осознал до конца случившийся трагедии, пока не зашел в морг, где шибанул с порога в нос специфический запах формалина и смерти и увидел на железном холодном столе голое тело своего сына.
И проклял себя.
За то, что дал Денису улететь и сам, сам!! отвез!! За то, что не сделал того, что хотел и что необходимо было сделать, – не отпускать!! Выкрасть! Удержать! Не пустить!
Не отпускать от себя своего ребенка!!
Как на автомате, Батардин просмотрел все бумаги, в том числе дающие ему право прямо сейчас забрать тело мальчика и увезти домой, чтобы похоронить там, где-то расписывался, что-то отвечал и говорил, платил и договаривался о транспортировке…
Они стояли с Антоном на улице и ждали, когда вывезут на тележке гроб с Денисом, закроют и погрузят в машину, чтобы доставить на аэродром, и вдруг к Матвею метнулась стремительная черная фигура. Он даже не сразу узнал в ней Катю.
– Куда ты его увозишь?! – кричала она истошным незнакомым голосом, ухватив бывшего мужа за рукав куртки двумя руками и глядя безумными глазами. – Оставь его! Оставь в покое! Ты все время хотел у меня его забрать! Вот и решил забрать сейчас!!
Она все что-то кричала, обвиняла его в чем-то. Матвей стоял столбом, не останавливал ее, ничего не говорил в ответ и даже не пытался оторвать ее пальцы от рукава своей куртки. Подошел Павел, поздоровался, кивнув обоим мужчинам, попытался оттащить Катю от Батардина, но она дернулась из его рук и, продолжая что-то говорить, все держалась за рукав куртки Матвея.
– Решили забрать мальчика? – спросил громко Павел поверх криков жены.
– Да, домой, – ответил Матвей, тоже громко.
– Ну, может и правильно, – кивнул Павел и снова попробовал оторвать Катю от Батардина, но она опять скинула его руки с плеч. – Только она мать, – сказал он. – И должна быть на похоронах сына.
– Ребенка есть с кем оставить? – спросил Матвей.
– Да, моя мама с ним.
– Тогда с нами полетит, – решил Матвей.
Павел кивнул, и его сразу отвел в сторону Антон, взяв за руку, подсказывая, что надо сделать.
– Через час у них вылет, – инструктировал Антон. – Соберите ее вещи, только самое необходимое, и документы и подъезжайте в аэропорт. – Антон посмотрел на замолчавшую вдруг Катю и заметил: – Надо бы ей успокоительное какое-нибудь дать. Может, «Скорую» вызвать?
– Я все сделаю, у нас соседка медик, она поможет, – ответил Павел.
И, подойдя к неожиданно затихшей Кате, смог наконец отцепить ее обессиленные пальцы от куртки Батардина.
– Ты не суди ее и не обвиняй, – обратился он к Матвею, – она ни в чем не виновата. Так просто получилось. Судьба.
И увел потухшую и словно повисшую у него на руке от слабости жену.
А Матвей не обвинял. Никого. Только себя.
Он вел самолет, в котором в середине салона, закрепленный грузовыми тросами, стоял гроб с телом его мальчика, и думал только об одном – он виноват в его смерти.
Только он. Виноват.
Видел же и отлично понимал, что Дениске плохо и неуютно в новой семье, которую создала его мать, что ему не нравится этот город, ему сложно в новых условиях, так какого черта, с какой преступной мысли и попустительства не боролся за сына?! Не схватил в охапку и не увез домой, к родным людям! Как посмел сдаться?
Что он сделал?! Что?!
В Архангельске в аэропорту их встречали Петр Федорович и Александра Викторовна, которой пришлось сразу взять на себя заботу о Кате, находящейся в прострации от горя и тех препаратов, которыми ее накололи. Отец все устроил и обо всем уже договорился.
Через день они хоронили Дениску. Бабушка Аля слегла с сердечным приступом, Александра Викторовна еле держалась, а Катя более-менее пришла в себя, плакала, обнимала гроб с телом сына и целовала его, пока женщины не оттащили ее. Матвею было безразлично, что чувствует бывшая жена, – он погружался все глубже и глубже в собственное горе, в черную бездонную дыру своей вины, уже начавшую разрушительную работу, разъедающую, как кислотой, его душу.
– Вот и похоронили мы сыночка, – рыдая, сказала Катя ему, подойдя, когда все двинулись к выходу с кладбища, и ухватив за рукав пиджака.
Матвей медленно отцепил ее пальцы от ткани своего рукава и пошел вперед, ничего не ответив.
– Я знаю, ты считаешь, что это моя вина! – догнала его Катя. – Что если бы я его отпустила к тебе, как ты просил, то он остался бы жив! – Она ухватила его за руку и сильно дернула, разворачивая к себе. – Ты думаешь, я не понимаю? Я думаю об этом каждую минуту! Каждую минуту я говорю себе, что если бы отпустила Дениса к тебе, он бы сейчас жил!
– Это не твоя вина, – пустым голосом сказал ей Батардин, – а моя. Ты просто жила и делала то, что считала нужным и правильным, а я знал, видел, что ему там плохо, и не забрал. Обязан был забрать, а не забрал. Ты не виновата. Перестань мне что-то объяснять. Я про себя сам все знаю.
И, вторично отцепив ее пальцы, он пошел по аллее кладбища. Матвей чувствовал, что она ему теперь была никто, совершенно посторонняя женщина, с которой его ничего не связывало.
И он точно знал, кто виноват в том, что случилось с его сыном.
Разъедающая ржавчина боли и обвинений в душе не сказалась на работе Матвея. На месяц его отстранили врачи и отец личным приказом, а после он вернулся в строй и работал, как и прежде, только раза в два больше.
И менялся.
За несколько месяцев Батардин стал иным человеком – отстраненным, угрюмым, замкнутым, погруженным в себя и свою беду черную. Родные, проживая и сами это чудовищное горе, заметили эти перемены не сразу. А осознав, что с Матвеем творится что-то неладное, забили тревогу и попытались как-то выдернуть его из того состояния, в которое он погружался все больше и больше.
И стали предпринимать разные шаги – уговорили всей семьей пойти к психологу. Бабушка Аля пугала инфарктом, если он так и будет изводить себя, мама плакала, отец настаивал, и Матвей сдался, прекрасно отдавая себе отчет, что это пустая трата денег и времени.
Так и получилось. Он осилил целых три сеанса, слушал вопросы, которые ему задавал психолог, благополучный сытый мужик, которому, по большому счету, было глубоко безразлично, что скажет ему Матвей. Не помог психолог тогда мама отвела его в церковь к известному в их городе своей мудростью и чистотой батюшке, тот тоже пытался вразумлять и говорил что-то про волю Божию. И вот на этом моменте Матвей вроде как очнулся, словно переключился на нужный объект.
