Первый раз на Тикси на старой полосе, а вот второй раз посреди тундры. Так три дня бурю снежную пережидали. Вот там и ели все, что придется, – второй пилот из пистолета табельного умудрился песца подстрелить, из него суп варили, а куда деваться. Невкусно, если кому интересно. Совсем.
Да, вот та-а-ак…
В Новом Уренгое Матвей познакомился и сошелся с Катей Мельниковой, веселой немного разбитной девушкой, раскрепощенной и без лишних комплексов. Ему было легко и необременительно с ней, пока однажды она так же весело, как и занималась сексом, со смехом и прибаутками не сообщила ему, что беременна.
Никаких вариантов кроме одного, как реагировать, Батардин не рассматривал. Поэтому сразу предложил пожениться, что они и сделали. Катя на свадьбе все посмеивалась, шепча ему на ухо, что окрутила его «по залету», а так бы фиг она его заполучила бы.
Была в этом большая доля правды. Была. Матвей пользовался неизменным успехом у дам разных возрастов, пристрастий, социальных сословий и народностей – если учесть географическую специфику мест его работы.
Отвечал им взаимностью, но гулящим без разбору не был, безразборного шалопутного секса с кем попало не любил и не признавал. Разумеется, всякое бывало, и одноразовый секс с безымянными партнершами и еще какие мужские глупости совершал. Свободный привлекательный мужик, но это в его жизни исключения, единичные случаи. Матвей все же предпочитал хоть какие, но отношения, не просто – «здравствуй» и в койку или тупой съем дамочки на ночь за удовольствие или деньги, а и в кино сходить вместе, в театр, если получится и в кафе-ресторане посидеть, пообщаться. Как-то так. Да и дед один раз так его уму-разуму научил, что Матвей запомнил науку на всю жизнь.
Нет, ничего сурового и «прикладного». Все просто и доходчиво.
Оказался Матвей по случаю как-то дома в Архангельске. Отец с дядей Димой связь держали с авиакомпаниями знакомых и друзей по всему Северу, впрочем, это старались делать все полярные авиакомпании, выживая в те времена, как могли. Ну, так вот, компания отца и дяди Димы обменивалась заказами с другими аэропортами и фирмами, вот по такому обмену и прилетел тогда с грузом из Норильска Матвей и перед тем, как лететь обратно, взял два дня отгулов для отдыха и общения с родными-близкими.
В Архангельске, где Матвей вырос, у него имелись друзья и знакомые. Самый близкий друг – Кирилл Николаев, с которым они вместе учились в школе, сидели за одной партой и занимались в одной спортивной секции. С которым проходило их пацанское становление и возмужание: стояли спина к спине, отбиваясь от шпаны, вместе получали по мордасам и разбивали чужие носы – обычное мужское взросление.
Вот эту школу дворовой жизни начала перестроечных, уже беспредельных восьмидесятых, они с Кириллом и проходили вместе плечо к плечу.
Кирка, как называл его Матвей, закончил Лесотехнический институт, вовремя подсуетился и вошел сначала в правление одного из лесозаготовительных предприятий, а после стал совладельцем оного.
Со временем он сделался серьезным деловым человеком из тех новых русских, кто действительно делает реальное дело и занимается производством. А в тот раз, о котором речь, было им с Матвеем по двадцать четыре годка, и Кирилл только начинал свое становление в бизнесе. Друзья, не видевшиеся почти два года, решили встречу как следует отметить. Организацию, на правах принимающей стороны, взял на себя Кирилл, ну и устроил… самым шикарным образом, как ему казалось и как полагалось в начале девяностых – ресторан, друзья-приятели, сауна-девочки и загул до утра.
Матвей, редко пивший из-за работы, к тому же вообще-то и не любивший таких загулов и пьянки необузданной, очень тяжело переносил похмелье, последовавшее на следующий день.
Мучился ужасно. Вот тогда-то Фёдор Игнатьевич ему все растолковал без особой наставительности и излишнего менторства.
– На-ка вот, выпей, – протянул он внуку литровую банку с какой-то жидкостью странного мутного цвета.
– Надеюсь, это яд? – прохрипел страдальчески Матвей.
– Рассол капустный, лучше всего помогает, – усмехнулся дед.
Матвей выпил все, практически залпом, утер губы ладонью и пожаловался:
– Что-то я вчера переборщил во всем.
– Знаешь, – посмотрев на него, заметил дед, – не дело говорить на больную голову серьезные вещи, но не удержусь – когда еще придется, неизвестно. Так вот, объедаться от пуза вкусной едой, деликатесами знатными, пить сколько хочешь спиртного в расслаблении и радости до потери памяти, курить, по бабам без разбору таскаться, пробуя всех подряд лишь бы работало, и тешиться этим, это, конечно, веселая жизнь, удалая. Сейчас вон все за такой жизнью гоняются, убить за нее готовы. – И вдруг неожиданно спросил: – Ты летать любишь?
– О! А чего вдруг об этом? – подивился Матвей.
– А скажи мне, что для тебя полет, штурвал в руках?
– Да все, дед, разве ты не знаешь? – раздражился болезный Матвей.
– А вот не знаю, как тебе, – развел руками дед. – Ты не говорил. Для меня это была душа моя, жизнь – все. Я, когда летать закончил, чувствовал, словно умер. Другой какой-то человек во мне остался жить, а меня, Фёдора Батардина, больше нет на свете. Как сердце потерял. Я до сих пор во сне веду борт, руки свои вижу, что штурвал держат. А так ли ты любишь полет или нет, не знаю.
– Так же, дед, так же, – тяжко вздохнул Матвей. – Это тоже и жизнь, и душа моя.
– Ну а представлял когда, что летать не станешь? В момент – перестал и все? – допытывался Федор Игнатьевич.
– Однажды приснилось, – признался Матвей, – что захожу в кабину, а кресло мое занято и мне говорят: больше вы летать не будете, проснулся в холодном поту. Честное слово, как наяву сон был.
– А вот теперь представь, что уже с завтрашнего дня ты летать не будешь. Вообще никогда за штурвал не сядешь. Представь, – строго настаивал дед.
Матвей попытался нечто такое вообразить, даже картинку нарисовал мысленную, как его нынешний начальник сообщает, что Матвей Батардин навсегда отстранен от полетов.
– Да ну тебя, дед! – возмутился Матвей. – Разве ж такое с бодуна можно предлагать!
– Что, пробрало? – усмехнулся Фёдор Игнатьевич.
– Да, ну, – повторил внук. – Хрень какая-то, аж страшно стало до тошноты.
– Во-во, – кивнул дед. – А каждый твой такой вот загул с пьянкой непомерной шалопутно-дебоширской, с обжираловкой и девушками доступными и на все согласными – это год-два твоей летной жизни, а то и больше. Хочешь летать как можно дольше – значит, железное здоровье надо иметь и никакого излишества ни в чем. Как зарок! Строго! Это только кажется: подумаешь, перепил разок в год да пожрал-покурил и развратничал в удовольствие, один раз можно. А если через день-два в полет, а там сердчишко прихватит от разгула прошедшего? Один раз прихватит, два и все – списали подчистую! И полеты тебе только сниться будут. Каждый раз, когда станешь есть и пить неумеренно, помни об этом и понимай четко, что отдаешь сейчас, сидя за столом разгульным, несколько лет своей работы летчиком вот этой еде и этой выпивке. Как нынче модно стало говорить: твой выбор. А что касается сексу шалопутного, так от него мужик силы и здоровья не меньше теряет, чем от пьянки. Слышал такое выражение: «потасканный мужик», это вот как раз о кобелях неугомонных. Чужая женщина из мужика силу жизненную вытаскивает, а когда их много…
